Абрамсон - Дневник войны

Вчера в 6 часов утра останавливал вторичное кровотечение из раны шеи. Никогда не забуду этой операции! И при всем этом леденящий холод, особенно в клинике.

Все чаще думаешь о встрече с семьей и в то же время понимаешь, как это далеко и неосуществимо! Увижу ли я еще свою золотую Ирусеньку, Мусю?

Уже и середина января… Быстро бегут дни и недели — этому помогает размеренная жизнь: дежурство в клинике, возвращение домой, снова дежурство и так три раза — неделя прошла. Каждый день кажется пределом страданий, но следующий приносит еще большие. И все же проклятая надежда… Она еще удерживает от необратимых решений!..

Больно смотреть на ужасающий развал больницы. Жестокий, все сковывающий холод, температура в палатах около нуля, в операционной 3–5 градусов. Мрак. Лопнувшие батареи и трубы, всюду лужи замерзшей воды. Померзла кровь на леднике. Операций по-прежнему мало, но все же вчера вводил спицу в бедро, сегодня раскрывал тяжелую флегмону кисти. Ходим по отделению в шубах; больные лежат в своих полушубках, в валенках на голых матрацах, кишмя кишат вшами. У меня самого ощущение постоянного зуда…

А голод по-прежнему сдавливает горло все больше и больше. Иссякли всякие побочные источники, больше двадцати дней никаких выдач. Я еще как-то держусь, у Соснякова отекли ноги, лицо осунулось; буквально погибают от голода трое наших молодых врачей. А вне больницы еще более мрачная картина. Беспрестанно тянутся по улицам санки с кое-как завернутыми трупами. Вымирающий город!.. Холод, мрак, отсутствие воды.

Не знаю, как еще держатся старики. Настоящий подвиг будет, если мне удастся протянуть их живыми через эти страшные испытания.

И на фоне этого какой иронией звучит представление меня к ученому званию профессора, состоявшееся на последнем Совете института. Что же — буду умирать (а может быть жить? — опять надежда!) профессором…

Прибыли две телеграммы от Муси. Теперь я только понимаю, какое это настоящее счастье, что их здесь нет. Представляю себе, каково бы мне было видеть страдания голодного ребенка и как невыносимо трудно было бы мне жить и работать. А сейчас — они пишут, что счастливы… Вероятно, это так и есть. Они не знают мучений голода и стужи, они спокойны за свой завтрашний день.

А здесь? С ужасом ждем весны с ее новыми воздушными налетами. Насколько кошмарнее будут страдания от этих налетов теперь, при догорающих силах населения, при полном отсутствии возможности оказать населению помощь. Какая же может быть массовая хирургическая помощь в нашей больнице! А такая картина, оказывается, во всех больницах города.

Жизнь в институте почти совсем замерла. Последние полтора месяца развалились занятия, но лекции кое-как тянулись. И вот вчера состоялась последняя лекция, та самая, которой ждешь целый год!.. В кабинете профессора собралось 8 студентов — это и была моя последняя аудитория…

Почти месяц не прикасался к дневнику. Нелегкий был этот месяц! Жгучие морозы, до 36 градусов, стояли весь январь. Положение с питанием прогрессивно ухудшалось, а дни 27–30 января будут особенно памятными: в эти дни исчез из продажи и хлеб. Бесконечные очереди на лютом морозе выстраивались с часу ночи и нередко стояние было бесплодным. Старики мои почти три дня не видели хлеба. 30 ноября я принес им буханочку — надо было видеть, как они на нее набросились.

В январе иссякли все мои ресурсы, и я решил взять стариков в больницу. 1 февраля погрузились на санки и отправились втроем пешочком. Кое-как дошли и устроились. С этого дня и до сих пор все живем в клинике — мама вполне сносно, в теплой комнате в 3-м хирургическом отделении вместе с Женей Савченко, папа несколько хуже, но тоже в тепле. Зато я вовсе окоченел в холодном рентгеновском кабинете — нашей теперешней базе. Чувство холода сковало меня полностью, появилась злобная раздражительность, неприязнь к больным, равнодушие… И каким страшным стало лицо хирургии зимы 42-го года! Обходы — в шубе с поднятым воротником и в шапке, перевязки в палатах нестерильным материалом и инструментами. Делаем и кое-какие операции — за месяц было несколько ущемленных грыж, две прободные язвы; ампутации, спицы. Все это делаем в отепленной 3-й палате первого хирургического отделения, только днем, без стерильных халатов и в присутствии больных…

Несчастные окоченевшие больные лежат, прикрывшись шубами и грязными матрацами, кишмя кишат вшами. Воздух пропитан гноем и мочой, белье грязное до черноты. Воды нет, света нет, уборные забиты, в коридорах вонь от неслитых помоев, на полу полузамерзшие нечистоты. Их не выливают вовсе или сбрасывают тут же, у входа в хирургическое отделение — храм чистоты!.. И такая картина во всем городе, так как повсюду с конца декабря нет тепла, нет света, воды и канализации. Всюду видны люди, таскающие воду из Невы, Фонтанки (!) или из каких-то скважин на улице. Трамваи не идут уже с середины декабря. Привычными уже стали валяющиеся на улицах трупы полураздетых людей, мимо которых с равнодушием проходят пока еще живые. Но все же более страшное зрелище — грузовики-пятитонки, доверху груженые трупами. Кое-как прикрывши «груз», машины свозят их на кладбища, где экскаваторами роются траншеи, куда и сбрасывают «груз».