Михаил Касаткин - Первозимок

Мальчишки, Сергей и Петька, недоумевающе остановились, а потом даже походили вокруг - туда-сюда, словно бы Расхват, как иголка, мог затеряться или спрятаться от них где-то здесь, в искорках изморози...

Расхвата не было.

Петька несколько раз окликнул его. Но окликнул негромко, зная, что это бессмысленно, глупо... Но хоть что-то надо было предпринимать.

- Расхват!.. Расхват... - звал Петька.

- Может, он за кустами спрятался или убежал от нас в лощину... - тоже заведомо бестолково, лишь от растерянности предположил Серега.

И все-таки они обошли все кусты по обеим сторонам дороги, опять внимательно заглядывая под каждую ветку, хотя безлистый кустарник не мог бы скрыть от них даже обыкновенной сумки с учебниками и тетрадями - на такой белизне...

Добежали рядышком аж до железной дороги и посмотрели с откоса вниз, на рельсы...

И не расстались на этот раз, а вместе двинулись по направлению к Петькиному дому, машинально заглядывая за каждый угол, в каждую калитку...

Скоро они пожалеют об этих напрасно утраченных мгновениях...

Ведь все подсказывало им, что произошла какая-то беда, и потому надо было со всех ног бежать домой сразу - как наконец-то побежали они, когда за спиной осталось уже полдороги от школы.

Сердца их екнули, едва завиднелась впереди будто приникшая к земле Петькина избенка. Еще издали они увидели напротив нее повозку, Расхвата, бабушку и показавшегося незнакомым мужчину, который будто ждал, чтобы его заметили наконец: дернул за вожжи, лошадь тронулась, и в том же едином движении дернулся Расхват, потому что был привязан к повозке за ошейник предусмотрительно недлинной и, уж конечно, прочной веревкой.

Когда они добежали до избы, против которой стояла теперь одна бабушка Самопряха, повозка была уже далеко, хотя и Петька, и Сережка, не переставая, кричали на бегу:

- Стой!.. Расхват!.. Стойте!..

- Бабушка!.. - задыхаясь и обессилев от бега, хотел прокричать, но вместо того забормотал Петька. - Расхвата же уволакивают...

Но бабушка ответила, словно бы мальчишки действительно кричали, хотя Серега - тот и вовсе молчал:

- Не орите... Я не глухая... Расхвата увозят с моего согласия.

- Да как же ты... Как же ты могла! Ведь это наш Расхват! - наконец-то вправду заорал Петька. - На-аш!.. - И завопил: - Рас-хва-ат!

Собака чутким ухом уловила горестный зов хозяина.

Расхват рванулся на веревке в одну сторону, в другую...

Но повозка неумолимо тащила его за собой.

Тогда Расхват вцепился зубами в толстый пеньковый жгут и уперся лапами в землю...

Но как ни был он крепок - пересилить лошадь не мог и поволокся за ней, оставляя черные борозды от лап на белой изморозной земле.

- Расхват! - еще раз, уже безнадежно, позвал Петька, хотя не мог понять, откуда явилась к нему эта безнадежность, на каком таком основании собака вдруг стала принадлежать теперь кому-то.

Расхват резко повернул голову, и телега, рванув за ошейник, повалила его.

И - непривычно беспомощного, такого большого, красивого - Расхвата уволокла за поворот хромая, одноглазая лошадь...

Петька этого почти не видел уже, потому что все мутилось перед его глазами, а горло сдавил, как обручем, душный, горестный спазм, так что кричать или даже говорить он в эти мгновения просто не мог...

Бабушка тронула его за плечо.

- Пойдем в избу... - сказала строго. - А ты, - обернулась к ничего не понимающему Сереге, который узнал на повозке своего отчима, - беги домой. Небось мать заждалась. Неча ей-то нервишки дергать...

И Сережка послушно, молча повернул назад по дороге, которой они только что бежали с Петькой...

А Петька, ничего не понимая, сознавая только свое бессилие и беспомощность, - и чутьем догадываясь, что все как есть бесполезно и безнадежно, - приволакивая ногами, поволокся, как привязанный на веревке, наподобие Расхвата, за бабушкой...

Она вошла в избу и, прикрыв за ним дверь, остановилась у самого порога.

- Вот, гляди... - ткнула пальцем в два мешка у стены, перевязанных мочалом и наполненных почти доверху мукой, так что бабушка могла бы и не уточнять этого: - Вишь, сколько мучицы дали нам за твоего Расхвата?.. Я и с долгами расплатилась кой с кем, расплачусь вовсе, и мы, почитай, всю зиму теперь - с хлебом... А что кобелю голодать вместе с нами? Ему там, при новом-та месте, не хуже, а лучше, чем у нас, будет, так что убиваться незачем... Расхват нашу отару стеречь будет...

Она сказала «нашу» сразу в двух смыслах: то есть: колхозную, общую, но и собственные их, самопряховские две овечки да валуха.