Георгий Брянцев - Это было в Праге

Он несколько раз прошелся перед домиком в надежде увидеть за зеленым переплетом плюща узенькую полоску света. Но окна были темны.

Солдат осмотрелся. Шаги одинокого прохожего прозвучали и затихли в конце квартала. Тогда солдат нерешительно поднялся на ступеньки крыльца и робко, неуверенно постучал в окно.

— Кто там? — послышался низкий женский голос.

— Свой! — ответил солдат. — Впустите, пожалуйста.

Голос показался ему незнакомым.

Открывшая дверь женщина при виде немца невольно отшатнулась и попятилась. Солдат шагнул через порог. В комнате, при молочно-белом свете небольшой лампы, он узнал женщину.

— Мария! — взволнованно проговорил он и протянул ей руки.

Женщина тихо вскрикнула.

— Антонин! Ты?

Подбежав к нему, она порывисто поцеловала Антонина в губы.

Потом смахнула передником пыль со стула, приглашая сесть. Антонин сел верхом на стул, облокотился о его спинку и уперся в ладони подбородком. Все было по-прежнему в этой комнате, как при Ярославе и Божене. Та же, знакомая с детских лет, сахарница, с безухим зайцем на крышке, тот же граненый графин с водою, столовая ложка с изъеденным краем. По-прежнему лопочет маятник на стенных часах в соседней комнате…

— Где же Ярослав и Божена?

Антонин задавал вопросы быстро и четко, словно боялся, что у Марии не хватит времени ответить ему. Мария отвечала односложно, уклончиво. В душе она ругала себя за экспансивность. Зачем она поцеловала Антонина? Кто он ей? Где он пропадал? Почему на нем немецкая форма? Всплыли в памяти случаи провалов в подполье. Вот так же, не проверив человека, доверяя его прошлому — тому, каким он был раньше, — открывались перед ним и… платили своей головой. Слишком тяжелая расплата кровью и жизнью. Исчез Антонин как-то загадочно. Никто толком не знал, куда он девался. И о нем с весны тридцать девятого года ничего не было слышно.

Лукаш не раз предупреждал ее: «Нас губит беспечность, легкая доверчивость, болтливость. Каждую нашу слабость использует враг».

— Где же Ярослав, Божена? — спросил Антонин.

Мария ответила, что ничего не знает о них.

— Живешь в Праге — и ничего не знаешь? — с обидой проговорил Антонин. — Совсем ничего? А я так спешил увидеть Ярослава! Он мне нужен вот так, — Антонин провел рукой по горлу. — Понимаешь?.. Тут большое дело. Я из лесу только с этой целью и пробрался сюда в этой поганой форме.

Мария молчала, пристально изучая лицо Антонина. Пять лег почти не изменили его. Правда, Антонин немного огрубел, лицо его утратило свежесть юности, он почернел и заметно осунулся.

— Я ведь живу совсем замкнуто, — сказала Мария, невольно опустив глаза. — По-прежнему работаю диктором.

— А что слышала о моих? — спросил Антонин, надеясь с этого конца подойти к Марии.

— Мать твоя умерла… Недолго она протянула после операции…

Это был удар. Антонин не вскочил, не заплакал, только лбом прижался к спинке стула. Умерла мать. Единственный человек, понимавший его, любивший его беззаветно и бескорыстно и прощавший ему все его маленькие провинности. Он отошел к окну и долго стоял молча. Горе потрясло его. Как часто и как много думал он о матери в эти годы подневольных скитаний по концентрационным лагерям! И как поддерживала его надежда увидеть ее вновь, уткнуть голову в ее колени, ласкать ее сухие маленькие руки, руки вечной труженицы, утешить, обнадежить, сказать ей, что самое тяжелое осталось позади, что недалек час, когда она перестанет нуждаться и все заботы о ней он возьмет на себя…

— Когда она умерла? — наконец спросил Антонин, овладев собою.

— В январе сорок второго года. Мы с Боженой похоронили ее.

«Бедная, бедная мать». Антонин закрыл глаза. Открыв их, он увидел, что Мария плачет. Он взял ее руки и стал целовать их.

— Спасибо тебе, Мария, спасибо.

Что-то подсказывало Антонину, что об отце спрашивать не нужно. В глубине его сердца, в его самом сокровенном уголке таилось горькое предчувствие: отец взял сторону врагов, служит им. И он был поражен, услышав от Марии, что отец и Карел Гавличек в конце мая арестованы. Их подозревают в умышленном разрыве воинского состава, что вызвало большую железнодорожную катастрофу.

Кажется, впервые за долгие годы сын почувствовал к отцу что-то вроде уважения.

Антонин стал расспрашивать о подробностях катастрофы, но Мария отговорилась незнанием.

Ни о ком из других общих знакомых она не проронила ни слова. В голосе ее появилась деловая, чисто мужская сухость. И Антонин уловил это. Он понял: Мария не откровенна с ним и о многом умалчивает. Снова испытал он чувство обиды. С этим чувством он пожал руку девушке.