Георгий Брянцев - Это было в Праге

— Вот что, дружище, — нарушил молчание Обермейер, — нет ли у тебя надежных людей, которые готовы пойти в огонь и в воду?

Нерич пожал плечами, думая: «Тут ты меня не обойдешь! Не выйдет!»

Обермейер ждал ответа, и глаза его говорили: «Не пытайся вывернуться, я тебя вижу насквозь».

Нерич отрицательно покачал головой.

— Если не твоих в буквальном смысле слова, то, может быть, найдутся просто надежные люди? Например, среди коммунистов с подмоченной репутацией.

Нерич снова покачал головой.

«Ну, погоди, — решился Обермейер, — сейчас я тебе преподнесу пилюлю», — и спросил:

— Скажи, дружище, какого это субъекта ты положил на днях в больницу?

Кровь прилила к лицу Нерича.

— Мы, кажется, не договаривались с тобой о том, чтобы я давал тебе отчет в моих личных знакомствах. Это мое частное дело! — произнес он, с усилием сдерживая негодование.

— Ха-ха! Частное дело! — рассмеялся Обермейер. — Мы не дети, Милаш.

— Почему ты говоришь так?

Злобная конвульсия передернула лицо Обермейера. Он ударил кулаком по столу.

— А потому, что этот тип коммунист! — прокричал он. — Мы должны уничтожать их, а ты взялся его лечить. Напрасно ты думаешь, что я ничего не вижу.

Нерич был бледен, как стена. Правая его нога выстукивала нервную дробь, он схватился за колено, чтобы унять дрожь.

«Спокойнее, спокойнее, — сказал он себе, напрягая всю свою волю. — Идти на ссору, на явный разрыв — опасно. Как знать, что взбредет в голову сумасбродному Морицу? Он на все способен».

— Что же вы молчите? — спросил Обермейер, переходя на «вы». Его тонкие губы крепко сжались.

Нерич, собравшись с силами, ответил спокойнее:

— Ты меня знаешь, Мориц, не один год и… должен понять, что при этом стиле отношений мы вряд ли найдем общий язык.

Обермейер промолчал. Кожа на его лбу сжалась гармошкой. Он шумно встал из-за стола и прошелся взад и вперед по комнате.

— Я не делал тайны из того, что отвез больного человека в больницу, — медленно проговорил Нерич. — Я привез его на глазах у всех… И если не я, кто-нибудь другой это сделал бы.

— Знаю, — бросил Обермейер уже не прежним вызывающим тоном.

— Скрывать, что он коммунист, я не собирался.

— Дальше.

— Но ты не знаешь, какие побуждения руководили мною. Я не меньше тебя ненавижу коммунистов… — Нерич умышленно старался говорить неопределенно, чтобы не выдать своих истинных мыслей.

Раздражение Обермейера улеглось. Он уже сознавал, что допустил излишнюю резкость. Разговор можно было вести иначе, щадя самолюбие Нерича и не обостряя отношений.

— Ты прав, — проговорил он, — люди, подобные Лукашу, могут пригодиться. Его надо хорошенько прощупать.

— Не возражаю.

— Если он сам непригоден для дела, то по крайней мере много знает. Лукаш — старый коммунист…

Нерич охотно соглашался с Обермейером… И как бы невзначай бросил:

— Я не против того, чтобы ты сам занялся им.

— Мне, конечно, сделать это удобнее, — улыбнулся Обермейер. — Значит, ты возражать не будешь?

— Нисколько.

Обермейер раскурил сигару и сел в кресло. Теперь он успокоился. Можно, пожалуй, похвалить друга.

— У тебя политика дальнего прицела, Милаш. Это умно.

Нерич пожал плечами. Он не мог догадаться, куда гнет Обермейер, и не знал, как отнестись к его словам. В таких случаях лучше промолчать.

— Ты, как я вижу, намерен закрепиться здесь прочно, — продолжал Обермейер.

— Надеюсь, это не охладит нашей дружбы, — усмехнулся Нерич.

— Разумеется. Ты и Берту отпустил неспроста.

Они дружно рассмеялись.

— Имеешь в виду взять другую горничную?

— Да.

— Вмешиваться не буду. Но я хочу тебе предложить вот что: женись. И поскорей.

Нерича передернуло.

— Я не совсем понимаю тебя.

Обермейер осторожно положил сигару в пепельницу, зажал руки между коленями.

— Женись на Божене Лукаш. Она представляет для нас немалый и вполне определенный интерес.

В груди у Нерича что-то оборвалось, в глазах потемнело. Может быть, он ослышался? Мориц собирается использовать его чувство в своих интересах, втянуть в эту черную бездну Божену. Какая низость! Подлость! Одна мысль о том, что в душу чуткой, правдивой Божены влезет сапогами такой страшный человек, как Обермейер, и начнет топтать ее волю, — эта мысль привела Нерича в неистовство. Он готов был закричать от обиды и боли.

— Что же ты молчишь? — спросил Обермейер, наблюдая за Неричем.

Тот поднял глаза и сказал как можно спокойнее:

— Не всякое твое желание я готов выполнить.