Владимир Снегирев - Вторжение. Неизвестные страницы необъявленной войны

Иногда Амин с восторгом начинал рассказывать о Фиделе Кастро, было заметно, что он завидует его огромной популярности, авторитету, его героическому прошлому. Будучи министром иностранных дел, он дважды побывал на Кубе и там, судя по его словам, Кастро очень гостеприимно принимал Амина, даже позволил ему присутствовать на заседаниях Политбюро, о чем Амин рассказывал с особым воодушевлением.

Я видел фотографию в резиденции: Амин вместе с Кастро — этой фотографией наш генсек очень дорожил.

Был тщеславен, имел склонность к театральным эффектам. Снимался в художественном фильме, играя в нем роль героя подполья, вождя Апрельской революции, то есть самого себя. Причем делал это с увлечением: придумывал разные сцены, заставляя переделывать сценарий — часто в ущерб исторической правде, но зато с пользой для самого себя. Он хотел появиться на экране в образе храброго, благородного и мудрого революционера, который постоянно печется о благе народном и при этом страшно рискует жизнью.

После апрельского переворота, освободившись из тюрьмы, он захотел въехать в центр города на танке. Танк встал на площади, Амин поднялся на башню и высоко поднял правую руку, на которой болтались наручники. Толпа от нахлынувших чувств взревела. Уже один только этот жест сразу сделал Амина чрезвычайно популярным. Похожий эпизод он требовал включить и в фильм.

И вот еще что запишите ради объективности. Я никогда не слышал от него ни одного плохого слова в адрес СССР. Если кто-то в присутствии Амина позволял себе даже вскользь упомянуть об отдельных недостатках Советского Союза, он тут же прерывал: «Никогда больше не говорите так». Хотя в повседневной жизни он все больше предпочитал американский стиль: сказывались годы учебы в университетах США.

Да, именно этот американский период в биографии Хафизуллы Амина впоследствии стал основанием для обвинения его в принадлежности к ЦРУ. Конечно, американская разведка активно вербовала свою агентуру среди афганских студентов, обучающихся в США, причем особое внимание уделяла как раз тем, кто, по мнению экспертов из Лэнгли, в будущем смог бы занять видные посты в афганских эшелонах власти. Учитывали происхождение, ум, амбиции, племенные связи, партийную принадлежность. И надо сказать, преуспели в этом: еще задолго до апрельского переворота Кабул сотрясали скандалы, связанные с разоблачением ряда видных деятелей режима, в студенческие годы завербованных ЦРУ и с тех пор подкармливаемых этим ведомством. Но никаких доказательств того, что и Амин входил в их число, никто и никогда предъявить не мог. Это пытался сделать, став «первым лицом», Б. Кармаль, но ему мало кто верил.

Рассказывает первый заместитель председателя Верховного суда Республики Афганистан Шараи Джаузджани:

— Когда Кармаль объявил Амина агентом ЦРУ, я решил, что новый руководитель страны имеет серьезные доказательства принадлежности своего предшественника к американской разведке. Однако на вопрос журналистов, какими фактами или документами он располагает, Кармаль сказал: «Мы нашли у него номер телефона американского резидента». А речь, как понимаю, шла об элементарной визитной карточке одного из сотрудников посольства США в Кабуле. Выходит, все мы были агентами, ведь такие карточки можно было найти почти у каждого…

…Чтобы окончательно расстаться со шпионским мотивом в нашем повествовании, скажем, что однажды у нас представился случай спросить самого Б. Кармаля: «Зачем вы объявили Амина агентом ЦРУ?» Бывший афганский руководитель горько усмехнулся: «Вы лучше задайте этот вопрос тем сотрудникам ваших спецслужб, которые тогда работали в Кабуле».

Ш. Джаузджани вел заседания первого съезда партии в январе 1965 года. По национальности узбек. Окончил богословский факультет Кабульского университета, где изучал ислам и право, затем, спустя десять лет, примкнул к одному из кружков, тяготевших к марксизму. При Тараки был генеральным прокурором республики, председателем Верховного суда, при Амине стал членом Политбюро, что впоследствии обошлось ему годами тюрьмы.

— Ваша перестройка освободила меня, — говорит Джаузджани, которого президент Наджибулла, следуя своим курсом на сплочение всех патриотических сил, в середине 1989 года опять ввел в состав ЦК и назначил первым заместителем председателя Верховного суда.

— Какие ошибки совершены ö нашей партии за 25 лет? — переспрашивает ветеран НДПА. — Самое страшное из всего, что произошло, это раскол в партии, который в свою очередь породил множество других бед. А что лежало в оснюве раскола? Ответить на этот вопрос двумя словами — тем более вам, чужестранцам, плохо знающим особенности Афганистана, — нет, это невозможно. Скажу лишь, что среди основных причин раскола были разногласия и социального, и национального характера. Многое крылось в субъективном факторе, то есть в личных взаимоотношениях руководителей партии. И Тараки, и Кармаль, оба претендовали на главенствующую роль, и каждый твердил, что у него на это больше прав. К примеру, Тараки обвинял Кармаля в знатном происхождении, а тот бросал ему упреки в пуштунском национализме. Вот так — слово за слово — и доходило до открытой вражды.