Юрий Стрехнин - Наступление продолжается

Гурьев решил проверить погреб: за его дверью Федькову почудился шорох. Едва он приоткрыл дверь погреба, как оттуда, словно игрушечный чертик на пружинке из коробочки, сразу же высунулась, блеснув лысиной, круглая голова с мясистым носом и перепуганными глазами, а за ней показался и весь человек — толстый, коротконогий, с дрожащими коленками. Толстяк чуть не провалился от изумления обратно вниз, но удержался и затараторил:

— Мульцумеск! Фоарте мульцумеск! [24] Спасибо! Большое спасибо! (рум.).

Несколько раз поклонившись, убежал внутрь дома.

— Кто это? — спросил у Матея Гурьев. — Почему он в погребе?

— Кооператист, функчионар, коммерчиал! — объяснил Матей.

— Приказчик, что ли?

— Да, да! Он говорит: спасибо, свобода!

В комнатах послышались громкие причитания. Оттуда в сени выбежал приказчик. Припадая на колени и хватая старшего лейтенанта за рукав и за полу гимнастерки, стал о чем-то жалобно просить.

— Что ему нужно? — спросил Гурьев у Матея.

— Забрал. Офичер забрал афере! [25] Имущество (рум.).

— Афере? Что за афера?

— Марфа! [26] Товар (рум.).

Матей беспомощно развел руками: его познания в русском языке оказались для такого разговора скудны. Еще раз повторил:

— Марфа́ офичер забрал!

— Какая Ма́рфа? Фемея? [27] Женщина (рум.). — Гурьев решил, что речь идет о женщине.

Толстяк отрицательно затряс головой, энергично задергал себя за воротник, стал показывать на свои карманы.

— Ограбили? — догадался Гурьев.

В тусклом свете фонаря было видно, как по глянцевито-мясистым щекам приказчика катятся щедрые слезы. «Ревет, как недорезанный, — поморщился Гурьев, — а что, если бы он такую беду повидал, какую наши от оккупантов терпели?» А тот все не отставал, без умолку твердил свое, обращаясь то к Гурьеву, то к Матею.

Из слов Матея Гурьев понял: приказчик жалуется, что проезжие военные забрали какие-то, принадлежащие кооперативу, овчины, всю кассу лавки, а также его, Петреску, собственные ценности.

«Деньги могли забрать и увезти. А овчины? — усомнился Гурьев. — Уж не врет ли? Но какая ему от этого выгода?»

Матей объяснил: приказчик просит вернуть хотя бы часть.

Старший лейтенант даже поперхнулся от негодования:

— Так он нас подозревает?

— Хотите я его погоню? — предложил подошедший Федьков.

— Нельзя.

Федьков вздохнул.

Вдвоем они вошли в комнаты, за ними — Матей. Приказчик безотступно семенил следом. Федьков, грозно глядя на пострадавшего коммерсанта, все порывался выставить его, но Гурьев не позволил:

— Пусть поглядит.

Осматривали все закоулки. На чердаке, в дальнем углу, возле слухового окна, Федьков обнаружил четыре полотнища, аккуратно обернутые вокруг древков. Здесь были флаги: белый, красный, трехцветный румынский и даже немецкий — фашистский флаг с черной свастикой посередине. Приказчик оказался предусмотрительным человеком и готовился показать свою лояльность в любом случае. Однако он, видимо, не смог точно уяснить обстановку и не успел вывесить ни одного из заготовленных флагов.

Заглянули в полупустой чуланчик: там стояло несколько корзин с давно опорожненными, покрытыми пылью бутылками.

— А это как сюда завалилось? — Федьков поднял толстую трость, лежавшую меж корзинами.

— Ладная дубинка. Твоя? — спросил он приказчика, шумно вздыхающего у входа в чулан.

Приказчик почему-то очень испугался этого вопроса. Он побледнел, отрицательно затряс головой.

— А не того ли божьего студента тросточка? — высказал предположение Федьков. — Похожа.

Гурьев взглянул на трость:

— Как будто такая же. А что?

— Может, наткнулись они на него по дороге, вот и отобрали. Да на кой она им, товарищ старший лейтенант?

— Мало ли что они хватали по пути…

— Пожалуй, и бедному студенту от них досталось, — посочувствовал Федьков. — А и всего-то добра у него, что эта палочка…

— Может, и не эта. Мало ли одинаковых…

Взяв у Федькова трость, Гурьев повертел ее в руках и бросил.

Но Федьков тотчас же подхватил трость: не мог он так легко расстаться с красивой вещью.

— Один набалдашник чего стоит: лев! Пасть-то — во!

Так с тростью в руках и вошел Федьков в комнату вслед за старшим лейтенантом и, только заметив его неодобрительный взгляд, поставил палку в угол.

Приказчик уже не юлил возле: Федьков выразительно и не без энергичных слов послал его спать в летнюю кухню — отдельный домик, стоявший на дворе, и тот отправился туда, унося в охапке сразу две перины.