Юрий Стрехнин - Наступление продолжается

— Где комбат? — спросил Бересов у солдат, толпившихся во дворе.

— На площади, пленных принимает, — ответили ему.

Бересов и Иринович вышли со двора и, не дойдя до площади, остановились. Посреди дороги стояла огромная толпа пленных, приведенных из оврага. В краденых шубах и полуодетые, в русских валенках и немецких кованых сапогах; здоровые и раненые; жалкие, трясущиеся от страха в еще осанистые, пытающиеся удержать крохи былой амбиции; матерые эсэсовцы из дивизии «Викинг» и тощие мальчишки из недавно прибывшего пополнения; немцы, австрийцы, «фольксдойчи» из разных стран. Здесь стояли давнишние вояки, топтавшие земли двенадцати покоренных государств, и морщинистые тотальники, совсем недавно вытащенные на фронт. Все, кого только смогла намести обшарпанная гитлеровская метла с разных краев Европы, чтобы загрузить ненасытную мясорубку войны, смирнехонько стояли теперь, зябко запахивая полы своих истрепанных «мантелей», держась грязными, сведенными от холода руками за свои ранцы и котелки.

Гурьев уже кончал подсчет пленных, когда к нему обратился один из них, тщедушный юнец лет семнадцати, услышавший, что русский офицер разговаривает по-немецки.

— Я эсэс, — сказал он, шмыгая носом, — меня расстреляют или мне можно идти в лагерь?

— Немец? — спросил Гурьев.

— Нет, я голландец.

— Как же вы попали в эсэс?

— Мой дед был немец. Нашу семью сделали «фольксдойче», а меня мобилизовали. Скажите, меня расстреляют? Говорят, всех расстреливают.

— В лагерь, в лагерь пойдете! — сказал Гурьев, подумав: «Все теперь голландцами да французами себя называют».

Подсчитав всех пленных, Гурьев приказал старшему конвоя, пожилому солдату, вести их на сборный пункт, в другое село.

— Как бы не разбежались, — засомневался тот, — нас всего трое, а их — вон какая сила!

— Э, — успокоил Гурьев, — до фронта теперь знаете сколько? Куда они побегут? Сами в плен просятся.

— Шагом марш! — скомандовал старший конвоя.

Колонна, взбивая рыхлый снег, потянулась по улице мимо брошенных пушек, мимо сиротливо бродящих артиллерийских и обозных лошадей — косматых першеронов и рыжих прусских тяжеловозов, ступая по разбросанным на снегу пестрым бумажкам из не существующих уже походных канцелярий, по всему тому обильному мусору, который обычно остается от разбитого немецкого войска, как пух от разорванной перины.

Уже вся колонна прошла мимо Гурьева, как вдруг показался неизвестно почему отставший встревоженный немец с одеялом под мышкой.

— Плен! Плен! — умоляюще воскликнул он, заметив офицера, стоявшего у дороги.

— Там плен, видишь? — показал рукой Гурьев вслед шедшей колонне. — Догоняй, давай!..

— Йа, йа! Довай, довай! — обрадованно закивал немец и побежал вслед колонне.

В этот момент к Гурьеву подошли Бересов и Иринович.

— Всех подобрали? — спросил командир полка.

— Всех, товарищ подполковник. Третью партию отправил. Итого восемьсот шестьдесят.

— Ого! — обрадовался Бересов. — Этак мы полком тысячи две намели, а? Да что наш полк! Капля в море… А сколько тут в кольце всего немцев в плен взято? Многие тысячи… Ну, пойдем, комбат, посмотрим, чего там в овраге наши намолотили.

Бересов разжег трубку и весело запыхал ею.

— Поберегитесь, товарищ подполковник, — предупредил Гурьев, — там в овраге еще постреливают фашисты недобитые.

— Вот проклятая публика! — качнул головой Бересов и тут же решительно сказал: — Пойдем. А то стемнеет, ничего и не разглядишь.

Они дошли уже до конца улицы, но тут их внимание привлекли солдаты, толпившиеся около колодца. Видимо, там было что-то интересное: любопытные подходили со всех сторон.

У колодца, в тесном кольце солдат, стоял, озираясь но сторонам, вымокший с ног до головы, отчаянно дрожащий верзила в черной эсэсовской куртке с черепами и нашивками.

— Откуда такой «красивый»? — спросил подполковник.

— Я… упадаль… в обмара́к!.. — с трудом шевеля застывшими губами, произнес мокрый эсэсман, считая, видимо, что объясняется на настоящем русском языке.

— Где вы его взяли? — поинтересовался Бересов.

— Из колодца вытянули! — пояснили солдаты. — С перепугу туда свалился.

— Ведите его скорей, а то застынет ледяным болваном! — распорядился Бересов.

Бересов, Иринович и Гурьев вышли наконец к оврагу.

Попыхивая трубкой, Бересов стоял над оврагом и старался прикинуть: а сколько же рук было занято этой неисчислимой техникой, валяющейся внизу?