Виктория Буяновская - Когда умолкнет тишина

До Москвы папа добрался благополучно, — об этом сообщил в телеграмме. Остановился у тамошних родственников, потом долго пытался попасть на прием к Сталину. В один из дней он ушел и больше не вернулся.

Мама, получив телеграмму, спешно поехала в Москву. Вернулась спустя два месяца, осунувшаяся и без папы. Детям она сказала, что папа пропал без вести, но, возможно, он еще найдется, нужно только верить. Но Сашка услышала ее разговор с Софьей Львовной. Мама рассказывала, что они обили десятки порогов, но так ничего и не выяснили. В одном учреждении им швырнули сверток с папиной одеждой и сказали, чтобы они здесь больше не появлялись для своего же блага.

С того времени прошло почти три года, но они все еще ждали папу.

Гулять они всегда не очень любили, а с недавнего времени вообще перестали выходить на улицу. Поначалу мама удивлялась:

— Других детей с улицы домой не затащишь, а вас туда не выгонишь! Идите хоть немного воздухом подышите.

Но заставить их выйти на улицу было невозможно.

Ребята, которые обычно ошивались во дворе, недолюбливали их, а дети Гольденштейн, чувствуя это, отвечали им тем же. С началом войны взаимная неприязнь переросла в плохо скрываемую ненависть. «Немцы» — так их называли во дворе. Ребята при приближении кого-либо из них переставали играть и с мрачным выражением лица провожали их глазами, а потом принимались свистеть и улюлюкать в спину. Хотелось втянуть голову в плечи и убежать, но Сашка, хотя и невольно втягивала голову, потому что знала, что могут швырнуть вслед камнем, шла по-прежнему не спеша. При этом у нее все же подгибались ноги, за что она ужасно на себя злилась.

Такое отношение было очень обидным и, как считала Сашка, несправедливым, — ведь они не виноваты в том, что у них такая национальность. К тому же немцы они только наполовину, и родились в этой стране и говорят по-русски. Немецкий они тоже знали безупречно — он был вторым разговорным языком в их семье, — но ведь об этом дворовые мальчишки не знали. И потом, в этой войне им достается не меньше, чем остальным.

Обострившуюся неприязнь соседей вскоре почувствовала и мама, после чего тоже стала выходить на улицу гораздо реже. По делам добровольно ходила Софья Львовна. Приходила нередко в слезах, которые безуспешно пыталась скрыть от мамы. С каждым днем дворовые ребята становились все злее, чего уж говорить о взрослых, которые не упускали возможности громко отпустить вслед издевательски злобное замечание. Особенно Софья Львовна страдала от дворничихи, которую все звали Макаровна. Невысокого роста, худая, с покрытым множеством морщин желтоватым испитым лицом, вечно грязными волосами, собранными в жидкий хвостик на затылке, казалось, она давно уже стала непременным атрибутом двора, со своей растопорщенной метлой, в огромном запачканном фартуке, в который ее можно было обернуть два раза, и пронзительным голосом, слышным во всех склоках, которые когда-либо случались на улице. Макаровна не упускала случая поиздеваться над Софьей Львовной. Был у дворничихи сын Петя, — десятилетняя копия мамочки. Имея такую же вечно грязную внешность, визгливый голос и на редкость вредный характер, он был еще вор и обманщик. У Вальки он стащил замечательную рогатку, которую тот прятал от мамы во дворе, в дыре под досками старой разваленной беседки.

Дело в том, что мама уже два раза находила рогатку дома и строго велела ему раз и навсегда от нее избавиться. Валька был самым послушным и добрым из детей в семье, но рогатку свою очень любил — ему по секрету сделал ее дядя Гриша в свой прошлый приезд. Рогатка была отменная — ручка покрыта лаком, с прицелом, а резиновый хлястик был толстый и тугой — такой не скоро порвется. Стреляла рогатка очень метко и больно, — они с Сашкой проверили.

Так вот, несмотря на то, что беседка почти вся была скрыта густыми кустами, кроме того, Валька внимательно огляделся по сторонам, прежде чем спрятать свое сокровище, подлец Петька, умудрился проследить за ним, и как только Валька ушел, стащил рогатку. А потом встал под окнами их квартиры и принялся вопить:

— Валька… Валька!

Когда Валя высунулся в окно, он, подпрыгивая и захлебываясь словами от удовольствия, замахал рогаткой и закричал:

— Смотри, какая у меня рогатка! Я сам сделал! Хочешь, продам?

И увидев огорчение и растерянность, которые появились на Валькином добром лице, издевательски громко захохотал. И хотя Валя тут же отошел от окна, чтобы поплакать, уткнувшись в вытертую бархатную подушку с вышитым на ней слоном в попоне, с улицы еще долго слышались вопли, в которых Петьке уже помогали другие мальчишки: