Александр Одинцов - Огненная вьюга

Под Москвой участвовал в уничтожении артиллерийского склада. При разгроме штаба вражеского полка в Надеждино внезапной ночной атакой воины отделения во главе с Григорьевым забросали гранатами казарму гитлеровцев, а затем, выбрав удачную позицию, в упор расстреляли всех пытавшихся выскочить из горящего здания. В этом бою сам сержант уничтожил нескольких оккупантов. Высокой наградой — орденом Красной Звезды отмечены его подвиги в Подмосковье».

…Огнивцев задумался. Надо, пожалуй, написать не только об отдельных бойцах и командирах, но и об отряде в целом. Сначала общая обстановка. Трудными были бои с захватчиками. Перед нами был опытный враг.

В схватках с оккупантами не только мы их били, но и доставалось от них и нам. В Велижском рейде в отряде из 94 бойцов и командиров было убито 23 и ранено 13 человек. Среди убитых — командир взвода младший лейтенант Астахов, ранены командир отряда Шевченко, командир взвода лейтенант Брандуков, военфельдшер Увакин. Ощутимые потери понесли мы и в боях под Москвой. Их могло быть меньше, если бы все мы действовали более осмотрительно, лучше организовывали бой.

Шевченко и я до сих пор не можем себе простить гибель пятерых хороших парней, возглавляемых сержантом Скворцовым, действовавших в разведывательном дозоре впереди отряда у безымянных торфоразработок недалеко от города Белый. Из-за нашей неосмотрительности они попали в засаду и все как один погибли.

Честное слово, кровью обливалось сердце от сознания своей вины перед ними. Мертвыми их, правда, никто не видел. Поэтому, хотя мы и были убеждены в гибели бойцов, но их родителям направили рвущие душу уведомления о том, что такой-то «пропал без вести».

Огнивцев узнал о новом назначении в субботний вечер. Посоветовавшись с Алексеевым, решил в воскресный день попрощаться с личным составом отряда, а в понедельник с утра убыть к новому месту службы.

Весть о том, что комиссара отзывают на работу в разведотдел штаба Западного фронта, разнеслась мгновенно. Поговаривали, что вроде бы об этом распорядился член Военного совета.

Возвращаясь после завтрака из столовой в свою комнату, Огнивцев увидел в коридоре поджидавшую его группу бойцов отряда. Все они были одеты в новенькое обмундирование, при орденах и медалях.

— Товарищ комиссар, — торжественно сказал сержант Корытов, — вы задержаны и поступаете в наше распоряжение.

— Причина задержания и какие последуют распоряжения? — спросил, улыбаясь, Огнивцев.

— Опасаемся, что вы так же, как и командир, убудете от нас, оставив без фотографии на память.

— Понял вас. Одеваюсь и иду с вами, куда прикажете, — выдерживая шутливый тон, ответил Огнивцев.

«Самая лучшая фотография», как представил ее Корытов, помещалась в полуподвальном помещении и мало чем напоминала довоенные салоны. Однако выставленные в витрине фотоснимки свидетельствовали, что тут работают подлинные мастера. С фотокарточек улыбались, грустили, угрюмо смотрели, мечтали люди самых различных возрастов, преимущественно военных — танкистов, кавалеристов, пехотинцев в обмотках, девушек в туго подпоясанных шинельках, очевидно, только что призванных вчерашних школьниц. Были тут и два генерала со звездами в петлицах гимнастерок. Один бритоголовый, другой с разлетными усами.

— Рад приветствовать новых героев войны, — сказал старик-фотограф в черном халате и в такой же ермолке на голове. — Вижу, награды у всех свеженькие.

— Да, вы не ошиблись, глаз у вас наметанный, — ответил кто-то из бойцов.

— Очень приятно. Прошу рассаживаться по чинам, рангам, по дружеским симпатиям, — указал он на две лавки. Первая была невысокой. Вторая сантиметров на двадцать повыше и обита клеенкой. На нее становились ногами.

— И где же вы отличились, если не секрет? — спросил фотограф, устанавливая ящик-аппарат, покрытый черным полотном.

— Здесь… Под Москвой.

— Ах, Москва, Москва! Дорогая моя столица, золотая моя Москва. Еще бы несколько дней такой суматохи, как было шестнадцатого октября, то вашего покорного слуги старого фотографа вам-таки бы не застать. Был бы он в далекой эвакуации. Многие москвичи эвакуировались и после шестнадцатого. А я вот остался. Остался потому, что сам себе подумал: «Люди сражаются под Москвой, в Москве делается великая история! Это же кто-то должен фотографировать. Я уже стар, чтобы воевать. Но я в свое время снимал солдат Октября, гражданской войны, Халхин-Гола, встречу чкаловцев, папанинцев, участников парадов на Красной площади… И вот вашего брата на призывных пунктах, ополченцев перед отъездом на фронт… Я всех снимал. Вы думаете, кто тот с огромными усами, что на моей витрине? Сам Ока Иванович Городовиков перед поездкой на Южный фронт. А тот, бритоголовый? Сам генерал Лелюшенко! А с саблей при шпорах на сапогах? Ну, конечно, кавалерийский генерал Белов! И я сказал сам себе: «Исаак, ты запечатлеешь тех, кто свернет Гитлеру шею под Москвой. И тогда ты можешь совершенно спокойно умирать. Лучших кадров уже не будет».