Георгий Марков - Отец и сын (сборник)

— Самое выгодное дело — пушнина! — поучительно начал Исаев и прихлопнул ладонью по столу. — Этот дом весь от крыльца до трубы на пушнине держится…

Но тут Порфирий Игнатьевич попал в капкан Бастрыкова, и пыл его сразу пригас.

— Скажи откровенно, не хитри только: скупкой пушнины дом держится? — Бастрыков в упор посмотрел на Порфишку.

— Да что вы, товарищ чрезвычайный комиссар! — вспомнив о звании Бастрыкова по мандату, плаксиво воскликнул Исаев. — Наговор все это! Наговор! Завидуют людишки, когда при достатке живешь! Все собственным горбяком…

— Ты же сам сказал! Что ты виляешь-то? — засмеялся Бастрыков. — Кто, кроме остяков-то, принесет тебе пушнину на двор? Сам ты немолодой уж. Жена тебе при доме нужна. Надюшку в тайгу не пошлешь…

— Племянники из Томска на чернотропье приезжают, — совсем погасшим голосом произнес Исаев, сердясь и на самого себя, и на Бастрыкова и с ожесточением вытирая взмокшее лицо грубым холстиновым полотенцем.

— Ты смотри, какие у Исаева сознательные племянники! Приезжают, помогают дяденьке дом в достатке содержать!.. — Бастрыков и Митяй смеялись громко, колыхались их плечи, скрипели под ними гнутые венские стулья.

Исаев растерянно переводил глаза с одного на другого. Из-за двери испуганно смотрела на коммунаров Устиньюшка.

— А скажи, Исаев, хлеб ты пробовал на этих землях сеять? Или из города муку возишь? — сразу посерьезнев, спросил Бастрыков.

Исаев радехонек был скорее выскочить из капкана, в который загнал его председатель коммуны, и заспешил с ответом:

— Каждый год, товарищ Бастрыков, хлеб сею. Гарь тут у меня неподалеку раскорчевана. Десятины три-четыре.

— И как родит?

— Рожь сею озимую. По сто двадцать — сто тридцать пудов с десятины снимаю. Овес сею. Если ранние заморозки не прихватят, то по восемьдесят пудов намолачиваю. Ну, еще делянку проса сею, делянку гречихи. Небогато хоть снимаю, а на пропитание хватает.

Исаев говорил и все с опаской посматривал на Бастрыкова: не расставил ли тот новый капкан?

Но Бастрыков неожиданно похвалил хозяина:

— Это, Исаев, ты дельные факты сообщил. Как видишь, Митяй, на Васюгане можно заниматься хлебопашеством. Прибыльно будет. А уж скотину разводить тут сам бог повелел.

Алешка между тем наелся и заскучал.

— Тятя, я на берег пойду, — сказал он, пользуясь паузой, наступившей в разговоре взрослых.

— Надюшка, проводи-ка кавалера на берег. Да смотри, чтоб собаки с цепей не сорвались! — возвысил голос Порфирий Игнатьевич.

— Собаки, деда, в хлеве сидят, — появляясь в двери, сказала Надюшка и обратилась к Алешке: — Ну, пойдем, мальчик.

— А как, Исаев, считаешь, рыбалка тут — доходное дело? — возвращаясь к прежнему разговору, спросил Бастрыков.

— Рыбы в здешних реках, товарищ чрезвычайный комиссар, видимо-невидимо, а только этот товар бросовый.

— Почему же бросовый?

— А кому тут ее продашь? Везти рыбу в Томск — тоже дело малодоходное. Одним словом, по пословице: за морем телушка — полушка, да рубль перевоз.

— Какие снасти, Исаев, держишь?

— Невод держу, товарищ Бастрыков. Небольшой. Тридцать две сажени. Сетенки кое-какие: плавежные, становые. Ну, ботуху, конечно.

— А какую имеешь крючковую снасть?

— Тоже малость. Стяжек двадцать самоловов, столько же переметов. Ну, жерлицы, блесна, удочки баловства ради.

— На продажу рыбу ловишь?

— Ни в коем разе: бездоходное дело. В Каргасоке и Парабели своих рыбаков хоть отбавляй, а до Томска путь больно долгий. Для себя больше рыбачим.

— Хочу предупредить тебя, Исаев, не вздумай рыбачить на угодьях остяков! Губисполком обязал меня личной властью накладывать большой штраф на всяких нарушителей закона и даже конфисковывать все орудия лова. Понятно тебе?

Исаев даже позеленел. Он сильно привирал, когда говорил о невыгодности рыболовного дела на Васюгане. На самом деле каждое лето Порфирий Игнатьевич отправлял в Томск баржей в собственный магазин, скрытый под фамилией зятя, тысячу пудов первосортной соленой рыбы. Зимой к Рождеству и к началу Великого поста в Колпашево, в адрес томских перекупщиков, с Васюгана выходили обозы, по четырнадцать упряжек в каждом. В огромных коробах под брезентовым покрытием лежали отборные сорта рыбы: стерлядь, нельма, муксун, двух-трехаршинные налимы. Все это было поймано на «ямах» и «песках» остяков, их собственными руками. Привирал Исаев и насчет своих ловушек. В продолговатом амбаре у него хранилось двести стяжек самоловов, двести стяжек переметов и почти верстовой стрежневой невод. С артелью нанятых остяков он сам выезжал с неводом на обские плесы, захватывая, как коршун, налетая на лучшие угодья, разведанные и расчищенные остяками. Неужели всему этому приходил конец? Сраженный Порфирий Игнатьевич не знал, что сказать. А Бастрыков продолжал пригибать его к земле своими острыми и безжалостными словами: