Ян Дрда: Немая баррикада

Старик закрыл глаза. За свою долгую жизнь он привык к крестьянской смерти, как друг приходящей к престарелым людям. Сейчас он впервые увидел ее жестокой и кровожадной. Ужас этого познания, к которому он не был подготовлен жизнью, так ошеломил старика, что он лишился чувств. Тщетно сопротивляясь падению, он цеплялся беспомощными руками за ветки кустов. Так нашли его здесь озверелые враги, первыми добежавшие от гумна к домику. Солдаты трясли старика, отрывали его руки от ветвей, за которые он ухватился в беспамятстве. Опьянев от кровавой удачи, они наперебой орали, что убитый выбежал отсюда, из этого проклятого, гнусного жилья, которое нужно сейчас же поджечь.

Плечом к плечу, с винтовками наперевес, готовые к убийству из трусости, бандиты окружили домик тесным кольцом. Старика швырнули на колени посреди лужайки его сада, избивали прикладами; он все терпел молча и стоически, меж тем как эсесовцы рыскали по домику, круша и грабя что попало. Они видели, что здесь нет никого, кто мог бы оказать вооруженное сопротивление, и это только разжигало их стадную ярость. Но вдруг они заметили антенну в ветвях груши над пчельником. Она была тщательно укрыта и тянулась между темнозелеными, точно восковыми листьями, вдоль незаметных снизу веточек. Но место ее соединения с крышей шалаша не удалось замаскировать. Солдаты бросились к пчельнику, обгоняя друг друга; каждому хотелось отличиться и поспеть первым. Но, взломав дверь шалаша, они остановились в недоумении. Десять ульев на подставках, в ящике сломанные рамы, на маленьком столике инструменты пчеловода. Никаких улик.

Офицер подбежал к старику, схватил его за шиворот, поставил на ноги и на гортанном немецком языке заорал, чтобы он не смел отпираться и сейчас же сказал, где радиопередатчик. Им все равно известно, что радиопередатчик находится именно здесь, и если старик не хочет быть сожженным в своей берлоге, пусть немедленно говорит правду. Директор Гавлик открыл, наконец, свои выцветшие голубые глаза. Через плечо немца он увидел свою деревню, яворы над крышами, кресты и даты постройки, вырезанные на стенах зданий. Видел грушевые деревья, на которых он делал прививки, терпеливо обучая соседей садоводству, видел беспокойно снующих между ульями и жимолостью пчел. Зрелище всего, что было дорого его сердцу, вернуло ему то твердое, непреклонное спокойствие, какое он представлял себе во время ночных бодрствований над Палацким. Каждое мирное дело его жизни — зарубка на груше, пчелы на ульях, прививки, выращивание плодов — все это вместе взятое толкало его на последний шаг: разве он, рожденный для прославления мирной жизни, не должен бороться против немцев, отнимающих ее?

— Не кричите на меня, — произнес он спокойно, — Все равно я вам ничего не скажу!

— Дольметчер! Дольметчер! — закричал командир, услышав эту непонятную фразу и предполагая, что старик уже сдается и будет говорить. Но когда переводчик, судя по выговору уроженец Судетской области, подскочил к старику, тот отрицательно покачал головой. Командир пришел в бешенство. Он бросился к пчельнику, грубо оттолкнул старика, сделавшего попытку помешать делу уничтожения, вырвал у ближайшего солдата винтовку и, не помня себя от злости, стал разбивать первый попавшийся ему улей.

Остервеневшие солдаты последовали примеру командира. Не пытаясь даже открыть и осмотреть ульи, они стали валить и ломать их. Ульи, как трупы, падали на землю, из раздавленных сот потек густой золотистый мед, заливая траву, пчел и обломки стенок. Раздраженные бешеным натиском пчелы пробивались сквозь щели разбитых ульев, сотнями, тысячами, десятками тысяч разлетались по саду и нападали на все живое. Солдаты у изгороди, обеспокоенные растущим жужжанием, сперва отмахивались, еще более раздражая пчел, а потом побежали к избам. Оцепление было всюду прорвано, а искусанный командир диким голосом отдавал приказания, которых никто не слушал. С револьвером в руке, чертыхаясь и грозя пристрелить трусов, он, наконец, собрал часть своей шайки. Они снова начали с опаской, издалека, окружать сад, над которым все еще вился страшный пчелиный рой, поднимаясь и опускаясь, перелетая с места на место, стелясь, как грозовая туча, рассылая во все стороны отряды атакующих бойцов.

В саду перед разбитыми ульями стоял на коленях директор Гавлик. Трясущимися руками перебирал он жалкие остатки рам. Волосы, борода, грудь и колени старика были усеяны тельцами его работниц — пчел, в смятении ползавших с места на место. Он плакал как ребенок. Рой насекомых, все сгущаясь, собирался вокруг него, словно притягиваемый магнитом, и новые тысячи пчел садились на его тело повсюду, где еще было свободное местечко. Наконец старик, разгребая обломки липкими от меда и ослабевшими от жалости и ужаса руками, нашел матку. Бережно держал он ее, оглушенную, не способную двигаться, на указательном пальце и в отчаянии шептал: