Александр Чаковский - Блокада. Знаменитый роман-эпопея в одном томе

А потом все смешалось, потеряло рельефность, сохраняя лишь смутные очертания, точно воспоминания о только что виденном и уже полузабытом сне, который бесполезно стараться восстановить в памяти. Но хотя расплылись краски, поблекла такая яркая, такая жгуче-зеленая трава, серой дымкой подернулось бездонное, ярко-голубое небо, все же то, что ты видел во сне, еще стоит перед тобой смутным видением и зовет туда, в, казалось бы, такой близкий, но, может быть, навсегда потерянный мир. Таким миром был сейчас для Веры родной Ленинград. Он точно плыл перед нею в белой ночи, похожий на гигантский воздушный корабль, со своими шпилями-мачтами, палубами-набережными, удаляясь все дальше и дальше.

А потом все исчезло, все закрыл мрак, и Вере показалось, что теперь тысячи неизведанных километров отделяют ее от мира, в котором она жила. Как вернуться туда, куда идти? Если бы знать!

Но она не знала. Вере казалось, что от той, единственно возможной для нее жизни ее отделяет глухая стена, и единственная живая связь с прошлым заключалась теперь в Анатолии.

— Ты знаешь, что это было такое? Ну, вот эти разноцветные огни в небе? — спросила наконец Вера.

— Нет. Видимо, какая-нибудь условная сигнализация.

— А мне теперь кажется, что это и был тот мир… ну, тот, невидимый, который рядом с нами… Толя! — Внезапно она с еще большей силой притянула его к себе. — Мне все время кажется, что мы никогда, никогда не вернемся!

— Замолчи!

— Нет, я не буду молчать! Может быть, это и есть последние наши часы, последние минуты, когда мы вместе! Зачем же ты велишь мне молчать? Молча сидеть и ждать? Зачем?

— Но что же ты хочешь… — начал было он, но Вера прервала его:

— Нет, нет, ты ничего не говори, ты молчи, я буду говорить, я… Мне надо тебе так много сказать, так много… Я хочу, чтобы ты знал, если нам придется не быть вместе — ну, не быть! — что ты был самым дорогим для меня, самым любимым, и самой моей большой ошибкой было то, что я боялась своей любви, боялась тебя, не верила, что ко мне придет счастье, а теперь мне жалко, жалко себя, и я все время спрашиваю себя, для чего же, для чего же, для чего…

Она хотела еще что-то сказать, но в этот момент тишина точно разом раскололась, все вокруг наполнилось каким-то шумом, треском…

Анатолий бросился к окну и, прильнув к щели, увидел, что по улочке мимо дома мчатся, освещая путь яркими фарами, мотоциклы и в них сидят люди в металлических шлемах, в серо-зеленой, незнакомой форме.

— Это они, Вера, это… немцы! — в ужасе крикнул Анатолий, отпрянул от окна, отбежал к стене и застыл, прижавшись к ней спиной.

…Он не помнил, сколько времени пробыл в оцепенении — минуту, десять минут, полчаса. Только спустя какое-то время он вновь явственно услышал доносившиеся откуда-то снизу громкие немецкие выкрики, мотоциклетные выхлопы, детский плач.

Прошла еще минута, другая, и немецкая речь послышалась совсем рядом, затем раздался стук в дверь, там, внизу, под полом, шум, топот ног и скрип лестницы.

Внезапно дверь распахнулась, белый свет фонаря ударил Анатолию в глаза, он зажмурился, а когда снова открыл их, то увидел, что рядом, в двух шагах от него, стоят люди в металлических шлемах.

Тот, что стоял впереди, направил луч фонаря на Веру. Она сидела, сжавшись в комок, запрокинув голову, и луч шарил по ней, перебегая с голых ног на лицо и с лица снова на ноги, точно жаля ее своим острым лезвием. Кто-то из немцев рассмеялся, потом они заговорили все вместе, и речь их сливалась в единый, чужой, пугающий рык; затем тот, что стоял впереди, огромный, широкоплечий человек, передал свой фонарь другому, стоящему рядом, и сделал быстрый шаг по направлению к Вере.

Сам не сознавая, что делает, Анатолий вскочил и бросился наперерез немцу, но тот, даже не взглянув на него, ударом ноги отбросил его в сторону, и он покатился по полу, задыхаясь от боли.

Анатолий снова закричал, превозмогая страшную боль в паху, поднялся, но тут же двое немцев схватили его, вывернули руки за спину и потащили к двери.

…Его проволокли по улице, рывком подняли на двухступенчатое резное крыльцо, а потом втолкнули в комнату.

Сначала Анатолий инстинктивно зажмурился от яркого света, а когда снова открыл глаза, то увидел прямо перед собой у противоположной стены стол, за которым сидел высокий светловолосый немец в военной форме. На пустом столе лежала фуражка с высокой тульей. По обе его стороны стояли другие немцы в такой же форме.

Все это заставило Анатолия забыть о Вере. Ненависть к немцам, смешанная со страхом, мысль о необходимости стойко держаться, ощущение собственной беспомощности, беззащитности, стремление наметить какую-то определенную линию поведения — все это мгновенно овладело всем существом Анатолия.