Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах

— Замолчи, Мазуренко, — сказал Василий Гуща и положил тяжелую руку Гавриле на плечо. — Мы еще сегодня не ужинали, а ты такие соблазны распространяешь. Открывайте ящик, сержант.

Гнатюк достал из ножен кинжал и поддел крышку. В ящике оказалось сало, баночка с топленым маслом, кулек слипшихся, без обертки, конфет, конверты, писчая бумага, вязаные варежки, две пачки табаку и кисет. Содержимое ящика разложили на столе, все осмотрели, ощупали и решили, что самое лучшее среди всех подарков — это кисет. Он сразу обращал на себя внимание. Кисет был сшит из тончайшего, великолепной выделки хрома, такого черного, что он даже отливал синевой. По этому хрому шелками станичные искусницы вышили сноп пшеницы, под ним скрещивались винтовка и сабля, а вверху, чуть сбоку, озаряя и сноп и оружие, горела алая пятиконечная звездочка. Весь рисунок был исполнен тонко, любовно и со вкусом. В кисете нашли записочку, из которой узнали, что кисет делало целое звено и посылают его женщины на фронт с надеждой, что он достанется самому храброму казаку. Заканчивалась записочка следующими словами:

«Пускай он курит из нашего кисета табачок на доброе здоровье, вспоминает родную Кубань и еще крепче бьет проклятых захватчиков».

— Душевные слова! — восхитился Гнатюк.

— Да-а, — согласился Мазуренко и вскинул на сержанта свои маленькие глазки: — А кому же, к примеру, он достанется?

— Это вопрос, — серьезно ответил сержант, свел к переносью густые брови и оглядел свое отделение. Никто из его подчиненных за последнее время ничем особенно не отличился — службу в окопах все несли исправно, приказания выполняли старательно, оружие содержали в порядке. Конечно, люди в отделении разные и не сравнить, скажем, Василия Гущу с Гаврилой Мазуренко. Первый — орел: и силен, и статен, и горяч. А второй — тяжел, невзрачен, вперед не высовывается, но и про него не скажешь ничего худого. В трудной окопной жизни, когда фронт надолго застыл недвижимо, первая доблесть — терпение, и не просто выделить кого-то, разве только случай подвернется.

Гнатюк по справедливости разделил подарки, а кисет отложил.

— Подождем, подумаем, — сказал он, — надо, чтобы никому не было обидно, — и дал команду: — Казак Мазуренко, будь добрый, вскрывай вверенную нам бутыль, снимай пробу и докладывай, что там имеется.

Гаврила очень ловко откупорил бутыль, припал к горлышку одной ноздрей и, прижмурясь, втянул в себя воздух. Потом плеснул из бутыли на ладонь, опять понюхал и кинул вино с ладони в рот. Пополоскал нёбо, проглотил и вытянул губы трубочкой. Пока он все это проделывал, пластуны смотрели на него не отрываясь.

— Ну, как? — первый не выдержал Гуща.

— Ка-бер-не, — по слогам произнес Мазуренко. — Самое настоящее каберне, братцы!

Достали кружки, Полунин стал резать сало на закуску.

— Э, нет, — запротестовал Гаврила, — кто же каберне салом заедает. Это ж вино сухое, тонкое, его надо чем-нибудь поделикатней… Грушки сушеные, грушки давайте… А сало потом, когда аппетит разгорится…

Мазуренко быстро двигался вокруг стола, возбужденный и сияющий: расставлял кружки, раскладывал закуску, и под его умелыми руками всему находилось наилучшее место, а стол приобретал живописный и привлекательный вид. Когда все было готово, он три раза хлопнул в ладоши и пригласил товарищей к столу, хотя они и так сидели рядом.

Сержант поднял кружку и произнес тост:

— За тех славных тружеников, — сказал он, — которые помнят о нас и куют победу в тылу денно и нощно.

— Бабы сейчас там главная сила, — со вздохом произнес Гуща.

— За наших славных женщин, — еще выше поднял кружку Гнатюк, — за нашу победу над коварными и вероломными гитлеровскими бандитами.

Пластуны чокнулись и выпили за победу и за женщин, которые ковали победу в тылу. Каждый подумал о своей самой родной и желанной, и в блиндаже на минуту сделалось так тихо, что слышно было, как осыпалась струйка земли за фанерной обивкой.

Судьбу кисета определили на следующий день — было решено принять его на вооружение отделения и пользоваться поочередно. И стал ходить кисет по рукам — то у одного погостит, то у другого, то у третьего. Курили из него и душистый табачок, и крепчайшую махру «вырви глаз», и сушеный березовый лист — случалось и такое. Кисет был предметом зависти во всей сотне, в обмен на него предлагали немало ценных вещей, но подчиненные Гнатюка берегли подарок кубанских женщин и ни на какие соблазны не поддавались. В час короткого солдатского отдыха любили они покурить из того кисета, полюбоваться его рисунком и поговорить за доброй цигаркой о родных краях. Словом, кисет тот был для них уже и не простой, а как бы со значением.