Владимир Монастырев - Рассказы о пластунах

«Эге, — сообразил Игнат, — так это муж Зои, жену разыскивает».

— Утром была на ферме, — сказал он, подходя к Вакурову, — а сейчас где она — не знаю.

— Ты на ферму?

— На ферму.

— Ну пойдем вместе.

Вакуров что-то спрашивал, Игнат невпопад отвечал. Настроение у него было прескверное. Несколько раз он оглядывался. Но Варвара так и не показалась на дороге, видимо, сидела в пшенице, ждала, когда они уйдут подальше. Игнат сейчас ненавидел ее и презирал себя.

Зою они разыскали в Анином корпусе. Девушки стояли у станка, Аня что-то рассказывала. Обе смотрели на громадную бело-розовую свинью, лежавшую на свежей соломенной подстилке. Первой заметила вошедших Аня.

— А председатель тут был, — сказала она Игнату. — Зря проездил?

— Зря.

— Ты не расстраивайся. Он тут шумел. На Алексея Васильевича. Трубы никак не хочет давать. Если б и застал ты его, все равно ничего бы не вышло. Не расстраивайся, Игнат…

Вакуров выступил из-за спины Игната и негромко позвал:

— Зоя!

Только сейчас Зоя его увидела.

— Ой, — сказала она, — ты зачем сюда пришел?

— За тобой. Что ж ты, убежала, никому ничего. Куда пошла, где тебя искать? Мать сама не своя, плачет.

— Я не убежала, — Зоя смотрела на свои руки. — Пришла сюда, поздно было. Осталась ночевать…

Ей и сейчас не хотелось идти домой. Мать плачет? Стоит Зое переступить порог, как она начнет ругаться. Виктор стоит тихий, вроде даже виноватый. А дома? Зоя никогда не забудет, как он с ней разговаривал, как он кричал: «В мужья небось музыканта подловила». Нет, ей не хотелось домой, и Виктору она была не рада.

— Что мы тут стоим, — Аня попыталась прийти на помощь Зое. — Пойдемте на улицу.

А Зоя не нуждалась в помощи. Все-таки верх ее: не она за Виктором, а он за ней пошел. «Вернусь домой, ладно, — думала она, — а если станут ругать, попрекать, опять убегу. Совсем. Буду на ферме работать и учиться на журналистку…» И первая сказала, когда вышли из корпуса:

— Идем, я готова.

— Может, отдохнете? — предложила Аня.

— Я не устал, — отказался Виктор. — Мы уж лучше пойдем.

Вакуровы попрощались. Игнат и Аня проводили их до шлагбаума.

Из степи подошла Варвара.

— Вернулась? — улыбнулась ей Аня.

— Вернулась, — Варвара метнула взгляд в сторону Игната. — А ты его от себя далеко не отпускай. Будто и тихоня, а в посадке с Фенькой Жмурко обнимался. Сама видела.

Сказала и пошла себе дальше, помахивая узелком, виляя цветастой юбкой.

Аня молча смотрела на Игната. Он чувствовал, как лицо его заливает краска, и готов был провалиться сквозь землю.

— Что она сказала, Игнат? — спросила, наконец, Аня.

— Брешет, — пробормотал он, не поднимая глаз.

— А чего же ты покраснел?

— Я и не думал краснеть. — Игнат посмотрел на Аню. — Не верь ты ей. Врет она, честное слово!

Аня отвернулась и медленно пошла на ферму. Игнат стоял и растерянно смотрел ей вслед. Что-то надо было делать, а что — он никак не мог сообразить. Из всех чувств жило в нем сейчас одно — удивление перед Варькиной наглостью.

— Фрол Кондратыч, скажите, в какую копеечку уже влетел колхозу новый клуб? Только правду.

Николай Николаевич Самойлов, секретарь райкома, сидит в просторном кресле боком, навалясь на левый подлокотник. Самойлов невелик ростом, руки у него маленькие, с блестящими ногтями, и весь он подобранный, аккуратный, одет в темно-серый костюм. Говорит негромко, даже вкрадчиво, склоняя при этом маленькую, тщательно причесанную голову к левому плечу.

Кабинет у Самойлова строгий — столы буквой «Т», стулья с прямыми спинками, сейф, диван в полотняном чехле. А на письменном столе — лампа с кокетливым шелковым абажуром. Она выглядит здесь инородным телом.

Против Самойлова, разделенные столом, сидят Гуменюк и Панков. Председатель хмур и насуплен. Алексей Васильевич время от времени посматривает на него. Председатель на Панкова старается не смотреть и обращается только к Самойлову.

— Четыре миллиона израсходовали, — отвечает он на вопрос секретаря.

— А колхозники утвердили сколько?

— Два с половиной утвердили. Так ведь разве…

— Демократию колхозную нарушаете, Фрол Кондратыч.

— Утвердят и четыре, — уверенно говорит Гуменюк. — В этом году против прошлого доходов возьмем миллиона на три больше. Копеечничать нам не к лицу, Николай Николаевич. Зато ж и клуб будет — дворец! — Председатель воодушевился, веки дрогнули, приоткрылись. — Ни в одной станице такого нет. Что в станице! В Краснодаре поставить — украшение. Помрет Гуменюк, будет чем добрым его вспомнить. «Кто, — спросят, — такое чудо отгрохал?» — «Гуменюк Фрол Кондратыч, — скажут, — был такой колгоспный голова».