Андрей Баширов - По ту сторону Гиндукуша

— Нынешний может и согласиться, хотя наверняка не знаю. А что касается лидера оппозиции, то она, по-моему, думает несколько иначе. У нас ведь скоро выборы, и она может опять прийти к власти. В общем, пока ничего определенного сказать не могу. Потом, откровенно говоря, вся эта история с прекращением вашей помощи вызвала у всех наших лидеров большое раздражение, да и ваши действия в Ираке вам популярности у нас не прибавили, нет! Впрочем, я, конечно, обо всем этом в Исламабаде самым подробным и благожелательным образом доложу. «И от себя еще кое-что добавлю, только это тебя не обрадовало бы, братец Джон», — мысленно пообещал себе Манзур. — Мне уже пора ехать, у меня сегодня еще две встречи.

— Вот и прекрасно! — заключил обрадованный Джон. — Спасибо, Манзур! Пойдемте, я вас провожу.

Сообщения об августовских событиях в Советском Союзе были встречены в Пакистане с плохо скрытой надеждой на то, что казавшееся неизбежным осложнение отношений Москвы с Вашингтоном вновь подтвердит стратегическую ценность Исламабада для США. В этой мысли определенную часть пакистанской верхушки укреплял пристальный интерес американцев к событиям в соседнем с Афганистаном Таджикистане, где дело шло к открытому столкновению между властями и исламской оппозицией. И тогда, и все последующие годы пакистанцы все более открыто давали понять США, что были бы готовы играть прежнюю роль проводника их интересов, теперь уже в Средней Азии. К этому же периоду относятся и первые сообщения о рейдах афганских моджахедов через границу в Таджикистан и Туркмению, которые доставляли туда наркотики, оружие и пропагандистскую исламскую литературу.

Андрей Васильевич просунул голову в приоткрытую дверь кабинета посла:

— Разрешите, Виктор Иванович? Я по срочному делу.

— Заходите. — Посол хмуро взглянул на Андрея Васильевича. — Битый час, как сижу над телеграммами. Вроде грамотные все люди, а пишут кое-как, ленятся. Да и вы меня сегодня тоже не порадовали. Вот, пожалуйста, ну что это такое вы написали: «Командир Файзулла происходит из низших слоев бедной сельской интеллигенции…» Это в афганской деревне-то интеллигенция? Вы бы еще написали — «из самых нищих слоев». — Виктор Иванович повеселел от собственной шутки. — Ладно, бывает, не расстраивайтесь. Что там у вас?

Андрей Васильевич протянул конверт.

— Это мне только что Мартин из Красного Креста дал, всего лишь на один день, с настоятельной просьбой завтра ему вернуть. Я вам уже говорил, что ему удалось выйти на пленного таджика — Шарифов по фамилии, — который сидит под Пешаваром в лагере Исламского общества Афганистана. Мартин уговорил моджахедов разрешить ему послать письмо родным.

Посол, взглянув на письмо, набрал номер телефона.

— Анвар Назарович, будьте добры, загляните.

Когда Анвар пришел, посол отдал ему письмо и попросил:

— Здесь на таджикском написано, переведите-ка нам.

Анвар положил письмо перед собой и, сосредоточенно нахмурив брови, стал читать его про себя.

— Что в письме-то? — не сдержал нетерпения посол.

— Сейчас, Виктор Иванович, почерк не очень разборчивый. Значит, так. Он передает привет всем родным и близким, понятное дело. У него все-де хорошо, здоров. Говорит, что стал настоящим мусульманином… афганцы относятся к нему, как к своему. А вот и главное — на родину он не вернется. Боится, видите ли, что его дома арестуют… КГБ дальше ругает… о советской власти нехорошо отзывается. Вот, собственно, и все. Странное какое-то письмо.

— Чего в нем особенного-то, Анвар? Ясное дело, что афганцы его, как водится, крепко обработали. «Хочу ислам, хочу джихад, не хочу обратно туда, где учат, что человек произошел от обезьяны». Старая погудка, как говорил еще Владимир Ильич Ленин. Мы такие заявления не в первый раз слышим, да по-другому они ему и написать бы не разрешили.

— Все верно, Андрей, однако письмо действительно чудное. Вот, смотри, в нем в двух местах вместо «рахмат», то есть «спасибо», сказано «ташаккур». Наши таджики так не говорят, а афганские — да! Или вот тебе еще пример, и вот… — Анвар ткнул пальцем в письмо. — Это все не по-нашему написано.

— Может быть, он, пока у них сидел, на их лад переучился говорить?

— Возможно, но не до такой же степени. У нас, в советском, так сказать, таджикском, полно русских слов и корней, а у него нет ни одного. Вот что странно-то.

Не найдя что на это ответить, Андрей Васильевич вздохнул и протянул руку к конверту, лежавшему на столе.