Владимир Першанин - Я – бронебойщик. Истребители танков

Я вызвался помочь и несколько минут побыл вместе с Симой. Раненых было много. Мы успели обняться, перекинуться несколькими словами, и Сима, поцеловав меня, побежала в палатку-операционную.

Когда вернулся, в окопе сидел наш командир Зайцев. Коротко приказал отправить Скворцова за боеприпасами. Пока курили, наблюдая за потоком отступающих, старший лейтенант молчал. Втаптывая окурок в землю, выругался:

– Рвались вперед, не оглядываясь, вот нам хвост и подрубили. В роте тринадцать расчетов осталось.

– С какой стороны немцы попрут? – спросил я.

– Могут и с тыла. Окопы оборудуйте для стрельбы во всех направлениях. На складе скопились бутылки с КС. Возьмите ящик, штука эффективная.

– Снаряд попадет, сгорим к чертовой бабушке.

– Храните отдельно.

Зайцев всегда оставался с нами поговорить, поделиться последними новостями. Сейчас он был озабочен. Когда в траншею спрыгнул Федя Долгушин, на несколько минут задержался.

– Дела неважные, ребята. Вкапывайтесь глубже в землю и подпускайте танки поближе, – обронил старший лейтенант. – Издалека пальбу начнете, перебьют вас из пушек.

Старшина Гречуха с помощником принесли довольно богатый завтрак – обед. Пшенку с мясом, пакет сахара и несколько банок консервов.

– Это сухой паек, – отодвинул банки в сторону Савелий. – Пока густо, снабженцы целую машину харчей привезли. Но, чую, больше не появятся. Федор, что молчишь? Ты же больше нас повоевал.

– Чего рассказывать? Сначала мы немцев теснили, теперь не знаем, что через день будет.

– Комиссар говорил, не теснили, а гнали и еще уничтожали пачками.

Федя Долгушин, старый товарищ по учебному полку, весь какой-то осунувшийся, невесело усмехнулся:

– Фрицев гнать у нас сил пока мало. Обороняются крепко. Но «тридцатьчетверки» действуют смело. Вот кому не завидую, так это танкистам. Живьем сгорают. Иной лежит обугленный, как головешка. Подошел, а у парня слеза из глаза катится. Губами шевельнул, может, пристрелить просил, а горло сожжено. Стонать и то не может.

– У нас тоже не сладко было, – сказал я. – Родьку Шмырёва на куски разорвало вместе с помощником.

– Эх, ребята, – вздохнул Савелий Гречуха. – Мне судьба, хуже не придумаешь, досталась, и вам не слаще. В двадцать первом году от голода вся семья умерла. Мне лет тринадцать было. Как скелет сделался. Думали, мертвый. На телегу бросили к остальным мертвецам, а я очухался, руку тяну, хлебушка прошу. «Дадим, говорят, если до кладбища живым довезем. А так чего зря харчи переводить. Самим мало». Дожил до кладбища, получил кусочек. Похоронщики меня и выходили.

Никогда наш старшина не рассказывал о своей жизни. А тут разговорился, даже Зайцев остался послушать. В двадцатых годах Гречуха связался с бандюками, грабили, резали. Когда поймали, избили до полусмерти, а суд учел молодой возраст и дал всего восемь лет. Попал на Сахалин. Как выжил, до сих пор не понимает.

– Вам, ребята, еще тяжелее приходится. Вы, как я, дурак, на немецкие танки не прыгайте. Вам жить надо, детей рожать.

В общем, поговорили по душам и разошлись по местам.

На какое-то время установилась тишина. Ночь спали плохо, тревожно. А утром увидели, что дорога пустая. Поток отступающих иссяк, или люди уходили по другим дорогам. Изредка торопливо громыхала одинокая повозка. Быстрым шагом, почти бегом, спешили мелкие группы бойцов. Затем послышался лязг гусениц. Все зашевелились, разворачивались стволы орудий.

Зайцев, высунувшись из траншеи, сказал:

– Наши «тридцатьчетверки» идут. Только они так громыхают. Немецкие «панцеры» тихо двигаются, гусеницы резиной проложены.

Это мы знали и сами, просто все находились в напряжении. «Тридцатьчетверок» было шесть штук. Видно, что вышли из боя: вмятины на бортах, обгоревшая краска, один танк тянули на буксире.

Напротив нас машины остановились. Танкист с закопченным лицом спрыгнул вниз.

– Солярки ведер десять не найдется?

– А ты кто такой? – оглядел его наш комбат Ступак, как обычно хвативший с утра водки.

– Командир танковой роты.

Он назвал фамилию, которую я не расслышал.

– Удираешь от фрицев во главе роты? Ну и двигай себе дальше. Вояка хренов.

– Ты пасть сильно не разевай, – огрызнулся танкист. – Пока могли, воевали. У меня пять машин сгорели. Снаряды почти все расстреляли, солярки на дне.

– И патроны к пулеметам кончились? – наседал Ступак.

– Патроны остались.

– Так снимайте свои пулеметы и нам отдайте. Вы драпаете, а мы воевать будем.