Николай Томан - На прифронтовой станции

Капитан торопливо закурил и продолжал:

— Отклеив марку, я ничего на ней не обнаружил и решил опустить ее в проявитель. Ждать пришлось довольно долго, так как эмульсия марки была особого состава, малочувствительного к свету. Наконец стали появляться на ней какие-то цифры. Как только обозначились они достаточно ясно, я тотчас же закрепил снимок. Вот, можете сами на него взглянуть.

С этими словами капитан протянул Булавину почтовую марку с тусклыми знаками цифр на ее обратной стороне.

— А вот и расшифрованный текст, — добавил он, подавая майору исписанный лист бумаги.

Булавин повернул листок к свету и прочел: «Под благовидным предлогом побуждайте Марию Марковну писать возможно чаще. Кстати, есть повод: заболела внучка Глафиры Марковны, Наточка. Доносите шифром лишь в самых важных случаях. Если не имеете, что донести, ставьте на письмах только свой номер. Нам важно знать, что вы живы и здоровы. Старым шифром больше не пользуйтесь. Для секретных донесений применяйте в дальнейшем шифр номер семь. Будьте предельно осторожны. Тринадцатый».

— Вы имели время подумать об этой директиве Гаевому, — сказал майор Булавин, возвращая Варгину страничку с текстом. — Какие соображения у вас возникли?

Капитан глубоко затянулся и отложил папиросу.

— Я полагаю, — медленно произнес он, — что «тринадцатый», получающий информацию от Гаевого, видимо, догадывается, что со дня на день на фронте должны произойти важные события. Он хочет быть наготове, чтобы в случае ареста Гаевого немедленно направить к нам нового агента.

— Это во-первых, — заметил Булавин, одобрительно кивнув капитану.

— Да, это во-первых, — повторил Варгин, — а во-вторых, нам нужно тщательнее просматривать письма Марии Марковны, так как Гаевой все секретные донесения будет шифровать теперь новым, неизвестным нам способом.

— А как же вы отправили директиву «тринадцатого» Гаевому? Марка-то осталась у нас? — поинтересовался Булавин.

— Ну да, эта осталась, — ответил Варгин, — а другую, точно такую же, мы изготовили по их методу и наклеили на письмо Глафиры Марковны.

— Решение правильное, — одобрил действия капитана Булавин, но, прежде чем отпустить его, задал еще один вопрос: — Ну, а что поделывает Гаевой? Как ведет себя этот мерзавец?

— Все так же, — ответил капитан. — Он попрежнему ничем, кроме нарядов на ремонт паровозов да номеров локомотивов, не интересуется.

— И попрежнему не ходит никуда?

— Попрежнему, товарищ майор. Из конторы Гаевой направляется прямо домой. Даже в столовую не ходит. Берет с собой из дому бутерброды. У меня такое впечатление, товарищ майор, что Гаевой не столько осторожен, сколько труслив. Он старается избежать малейшего риска.

— Может быть, все это и так, — согласился Булавин.

Помолчав, он добавил:

— Распорядитесь, чтобы фотокопию письма Глафиры Добряковой и марку отправили полковнику Муратову.

Отпустив капитана, Булавин просмотрел накопившиеся за время его отсутствия документы, затем долго в задумчивости ходил по кабинету, часто останавливаясь у окна и всматриваясь сквозь поредевший теперь туман в очертания станционных строений.

Аркадий Гаевой всегда приходил со службы в одно и то же время. Пришел он и в этот вечер не позже обычного.

— Добрый вечер, уважаемая Мария Марковна, — поздоровался он с хозяйкой, открывшей ему дверь.

Гаевой всегда был предельно вежлив, и речь его пестрила такими выражениями, как: «покорнейше благодарю», «будьте любезны», «не откажите в любезности», «простите великодушно». Мария Марковна, больше всего ценившая в людях, как она выражалась, «хорошее обхождение», была очень довольна своим постояльцем.

В этот вечер, как и обычно, Аркадий Илларионович степенно прошел в свою комнату, переоделся в байковую пижаму и направился на кухню мыть руки.

— Будете кушать, Аркадий Илларионович? — послышался из столовой голос Марии Марковны.

— Благодарствую, Мария Марковна, — отозвался Аркадий Илларионович, — с превеликим удовольствием покушаю.

Обед приближался к концу, когда Аркадий Илларионович, вспомнивший о своей погибшей дочке Леночке, стал рассказывать Марии Марковне о ее удивительных музыкальных способностях.

— Точь-в-точь как наша Наточка! — воскликнула Мария Марковна. — Вот, стало быть, отчего так любите вы ей письма писать!

— Да ведь и как не писать, когда хворает девочка, — смущенно ответил Аркадий Илларионович. — К тому же ваша правда, Мария Марковна, очень она мне Леночку мою напоминает. Не пора ли нам, однако, черкнуть Наточке пару слов?