Михаил Сухачев - Дети блокады

По валенкам с перетертыми голенищами в обоих мальчишках безошибочно узнавались чемпионы по конькам на дистанции, которые определялись выносливостью дворников. Им всегда было жарко, наверное, поэтому оторванные пуговицы не пришивались по неделям.

За редким исключением, ребят двора по одежде можно было принять за братьев.

Сейчас Валерка был одет все в то же полупальто да еще закутан в женский платок, что до войны не позволил бы даже под страхом смерти. На том месте, где платок касался носа и рта, образовался налет изморози.

Витькин наряд выглядел победнее. Валенки он окончательно порвал еще в прошлую зиму, поэтому мать сшила ему из куска зеленого ватного одеяла бурки, к которым веревками были привязаны большие калоши. Он тоже не противился, когда мать поверх шапки завязывала ему старую серую шаль.

Все они, дети блокады, мальчики и девочки, теперь были неразличимы, потому что одевались одинаково безлико.

О том, что воды на углу Тамбовской и Курской нет, можно было догадаться издали. Там, где была вода, всегда стояли очереди, почти как в булочной. А здесь было пусто. Высокая наледь обозначала место пропавшего источника воды.

– Что будем делать, женщины? – спросила Александра Алексеевна остальных. – Может, пойдем на Обводный канал? Ближе ничего нет.

– Алексеевна, ты подумай, чего только туда не сливают, какие нечистоты там только не плавают… – возразила ей соседка.

– Ничего теперь туда не сливается: канализация не работает во всем городе.

– И то верно. Что ж, деваться некуда. Не возвращаться же без воды… – поддержала одна из женщин.

Снова медленно и молча, как похоронная процессия, люди двинулись на свою Воронежскую, которая упиралась в набережную Обводного канала.

Здесь уже, оказывается, давно брали воду. К нескольким прорубям вели утоптанные узкие тропинки, образуя упорядоченное движение, – по одной шли к воде, по другой – возвращались.

Только сейчас на лестнице образовалась толкучка. Поднимаясь по порожкам, потерял сознание какой-то мужчина. Пока его оттащили и выясняли, нет ли близко врача, он скончался. Кто-то из толпы сказал, что это был профессор химии, известный ученый не только в Ленинграде, но и во всей стране.

Витька никогда раньше не видел живого профессора. Сейчас перед ним на снегу, опираясь спиной о каменный парапет, сидел мертвый человек. Даже не верилось, что это профессор. Витьке казалось, что такие люди не умирают, как простые рабочие, шоферы или дворники. Слишком обыкновенно.

Двадцать пятого декабря 1941 года, впервые за много дней блокады, на лицах ленинградцев появились улыбки: рабочим прибавляется по сто, а служащим, иждивенцам и детям – по семьдесят пять граммов хлеба. Это была победа, но еще не спасение. Кто знал, сколько надо было добавить людям хлеба, да и не только хлеба, чтобы они справились с голодной смертью? Люди продолжали умирать почти одинаково: сначала опухали, а потом голодный понос приводил их к непоправимому истощению.

Из булочной Витька торопился, как только позволяли силы, ведь из всей семьи только он знал о прибавке хлеба. Мать уже два дня не отходила от постели Анны, которой с каждым днем становилось все хуже и хуже. Мальчик хотел быстрее обрадовать родных, и особенно Анну.

– Ма! Хлеба прибавили! – по возможности, громко сказал он.

Но мать и Галя, сидевшие около Анны, не шевельнулись. Витьке показалось, что они не поняли или не поверили ему.

– Честное слово, хлеба прибавили! Глядите, на сколько! Во кусища! – Он стал бережно разворачивать тряпицу.

– Тихо! Аннушка умирает, – остановила его мать.

Витька умолк и приблизился к постели сестры.

Анна была страшна не только в своей худобе. Из ее полуоткрытого рта в такт дыханию выходила струйка розовой пены. Это был единственный признак еще теплившейся жизни. Даже веки не двигались. Лицо приобрело серо-грязную окраску, как у египетской мумии, которую Витька когда-то видел в Эрмитаже.

Анна уже два дня не просила есть. Даже как могла сопротивлялась, когда Александра Алексеевна пыталась накормить ее или влить подслащенную воду. Витьке не верилось, что можно отказаться от пищи. Но сестра отказывалась.

Пузырьки перестали выделяться изо рта сестры, и мать тихо сказала:

– Отмаялась… – Потом подтянула простыню на голову Анны и перекрестила ее. – Подождем, когда вернется Ольга с работы, а потом уж… – Она не договорила.

Витька знал, что Анну надо перенести в прачечную либо на тротуар, к стене дома.