Сергей Аксу: Гаврошик

Позже он понял, что так и должно быть. Воевать должны настоящие вояки, настоящие мужики, у которых за плечами боевой опыт, опыт Афгана, Карабаха, Чечни. А не желторотые пацаны, которых сдернули только что со школьной скамьи. На стрельбище дали пару раз пальнуть, да гранату бросить из окопа под присмотром инструктора, и сразу сюда – в кровавую бессмысленную мясорубку.

Некоторые из подписавших контракт хотели заработать, другие тосковали по боевому прошлому и отправились за очередной порцией адреналина, которого здесь на всех хватало в избытке. Прошлое, словно сучковатый занозистый клин, настолько крепко засело в их мозгах, что это стало как бы главным и самым ценным, что было в их жизни. Другой они не представляли. В миру гибли, спивались, вешались, тоскуя по боевому братству, когда один за всех и все за одного.

Рядом с Александром сидел, сгорбившись как древний старик, опираясь на «ПКМ» со сложенными сошками, Серега Поляков. Видок у него был совсем не голливудский. Здоровенный фингал под левым глазом, изрядно поцарапанный нос и синие разбитые губы. Вчера он крепко надрался местного пойла после зачистки, а потом, мотыляясь по двору, стал дико орать и размахивать «эргэдэшкой», пугая братву. Ну и нарвался на крепкий кулак Вишнякова, после чего пропахал физиономией глубокую борозду перед умывальником, где и затих до утра. Парень он был рисковый, с таким не страшно и в разведку.

На прошлой неделе рванул недалеко от мечети старенький «москвич», припаркованный кем-то из басаевской сволочи, видно рассчитывали подорвать их, когда они будут проезжать мимо. Но, по счастливой случайности, водила Витька Мухомор резко тормознул на углу у лотка, курить ему, видите ли, захотелось. Грохнуло так, что небо показалось в овчинку. Наших, слава богу, не зацепило, а вот местным отмеряно было по полной программе: две женщины погибли и старик с девчушкой лет семи, да покалеченных человек восемь. Так Серега Поляков одним из первых кинулся оказывать помощь и вытаскивать раненых, а ведь там могла оказаться еще одна «шутиха», замедленного действия. Он вынес на руках молодую женщину, окровавленную, в шоковом состоянии, с осколком в спине.

– Послющай, дарагой! – начал было подбежавший к нему чернявый небритый парень с дрожащими губами.

– Отвали, ахмед! – не поднимая головы, свирепо огрызнулся Поляков. – Вали! Кому сказал!

Каины, бля! Своих же соплеменников гробят, придурки. Теперь, как пить дать, «кровники» будут мстить за убиенных родственников. Не завидую «вахам». А в общем, это и к лучшему, нам меньше работы.

Отчаянный он парень, Серега. Жалко, что вчера такой казус вышел. Даже неудобно перед ним. Всю физиономию ему уделал, разукрасил, как холст Пабло Пикассо. И как он теперь будет петь под гитару? С такими варениками, как у него, теперь не больно распоешься. Неделю как минимум губы залечивать надо. А какие он песни поет, я вам скажу. Булата Окуджаву, Дольского, Визбора. Высоцкого, наверное, всего знает. Как затянет: «Протопи ты мне баньку хозяюшка, раскалю я себя, распалю…» или «Чуть помедленнее, кони, чуть помедленнее…». Словно душу наизнанку вывернет, слезу у иных прошибает.

Или после тяжелого дня, когда еле ноги таскаешь, что-нибудь веселое сбацает, типа про «Канатчикову дачу», сразу напряжение с плеч долой. Его так и зовут – Канатчиков или просто Дача. Пулеметчик он толковый, опыта ему не занимать. В «первую» еще здесь лямку тянул, ранен был, чуть ногу не отняли. Стреляет Дача отменно, все норовит нам продемонстрировать свою подпись, пули выкладывает одна к одной, словно в цирке.

Недавно под Майртупом отличился, выручил крепко омоновцев, попавших в «мешок». Из преисподней их вытащили, можно сказать. Убитых трое, раненых до хера. Подхожу к двоим «обезноженным». Лежат, окровавленные, со жгутами, в ус не дуют, смолят. Наверное, перекрестились в душе, что для них все это «дерьмо» закончилось, о «железяках» размечтались. Только бедолаги еще не подозревают, как это им еще аукнется. Спрашиваю одного, как давно жгуты накрутили, отвечает, что около часа. Прикинул. Если час они пролежали, то все равно, пока их транспортируют до госпиталя, времени много пройдет. Одним словом, плохи дела. Ампутация неизбежна. Говорю мудаку-капитану, что их сюда без разведки и прикрытия завел:

– Жгуты ослабьте, угробите ребят!

Да, жалко покалеченных пацанов, и все из-за всеобщей неразберихи, несогласованности и нерадивых командиров.

Рядом с Пиночетом, невозмутимый, краснолицый, с обвисшими пшеничными усами, мнет в пальцах давно потухший «чинарик» сержант Леня Любимцев, бывший спецназовец. Воевал в отдельном 173-м отряде, из засад долбил душманские караваны. Он экипирован похлеще Тартарена из Тараскона: в «сфере», несмотря на жару, с набитой под завязку разгрузкой, из-за которой по обе стороны торчат рукоятки ножей, на одном боку в кобуре «стечкин», на другом – «эргэдэшки» и «феньки». С пяток, не меньше. В отряде его кличут уважительно Падре, иногда Папа, за его справедливость, за доброту, за трезвый мужицкий ум. В нем нет, как в молодых, бравады, суеты. С виду флегматичный, добродушный, в бою же сущий дьявол. Был безработным. До сокращения работал на шахте. Бастовал, пикетировал, выходил «на рельсы». Требовал свое, заработанное, кровное. Теперь здесь: надо кормить семью, растить ребятишек.