Александр Ежов - Преодолей себя

Духами пахло от лейтенанта, самогонкой и табачиной — от Синюшихина.

— Принимай гостей! — громко сказал полицай и, широко осклабившись, показал беззубый рот.

Синюшихин был из соседней деревни Нечаевки, жил с матерью-бобылкой, известной на всю округу Дарьей Синюшихой. Синюшихина в колхозе не работала, приторговывала самогоном. Сын перед самой войной пришел из отсидки. За что сидел, Настя не знала. Синюшихину — за тридцать, не молод уже, но не женат; в пьяной драке лет двенадцать назад кто-то выбил ему правый глаз, и в армии он не служил. А когда пришли оккупанты, он, Синюшихин, и подался к ним, так сказать, готовеньким. И вот выслуживается.

Лейтенант — этакий красавчик, черноволосый и белолицый. Военная форма ладно сидела на нем, хромовые сапоги припорошены дорожной пылью. Лейтенант высок и худощав. Синюшихин, приземист и косолап, нагло глядел единственным глазом на молодую хозяйку.

— Ай, гут, фрау! Партизан есть?

— Нет никого. Вот мать да сама.

Немец улыбнулся. У Насти немного отлегло. «Авось пронесет»,— подумала так и заулыбалась в ответ немецкому офицеру:

— Милости просим. Садитесь, садитесь... — Эти слова она еле выдавила из себя, чуть не проглотила их, чуть не захлебнулась от избытка воздуха, но делать было нечего, нужно разыгрывать радушную хозяйку.

Синюшихин, точно близкий родственник, подмигивая белесой бровью, спросил как ни в чем не бывало:

— Хорошо бы опохмелиться, хозяйка... «Божья слеза» небось найдется?

— Для кого найдется, а для кого и нет.

— Значит, есть? — Полицай засопел. Широкие ноздри вздрагивали в предвкушении скорой выпивки, а левый глаз начал косить к двери, куда только что ушла Спиридоновна.

— Не нат, не нат! — замахал рукой офицер и сморщил лицо. — Самокон не нат...

— Господин офицер не желают. Значит, и самогона нет,— подойдя к Синюшихину, ответила Настя.

— Ах, так!— У полицая нервной рябью запрыгали морщинки возле выбитого глаза, кожица неестественно вздрагивала, иссиня-темное веко в глазном проеме так и не открылось. — Я тебе покажу, как с господином полицейским разговаривать в присутствии господина офицера! — заорал Синюшихин. — Покажу! — Брызжа слюною, он начал выплевывать одну угрозу за другой: — Повесить мало! Братья — коммунисты! Я все знаю, господин лейтенант. И сама с партизанами связана. А муж кто? — Синюшихин пружинисто, по-петушиному подпрыгнул и в самое лицо прокричал Насте: — Все знаю, голубка! Решительно все! К партизанам ходишь? — Из гнилого рта выплескивалась тягучая слюна вместе с крошками хлеба. Эти слюнявые и мокрые комочки противно ударялись в лицо Насте. Сразу захотелось пойти к рукомойнику и умыться.

Офицер спросил:

— Эти верни, что он сказаль?

— Нет, неправда,— по-немецки ответила Настя.— Насчет братьев ничего не знаю, где они и что с ними. Откуда мне знать! И муж не знаю где. О его судьбе ничего не известно. А сама — вся тут, на виду... Живу тихо, смирно. Мать еще со мной. Спросите любого — все подтвердят. А он лжет, Синюшихин. Не верьте ему, господин лейтенант.

— Почему по-немецки так хорошо говорите? — спросил офицер на своем языке. — Не арийка ли?

— Нет, я русская,— ответила Настя. — А немецкий выучила в школе, потом в

институт собиралась поступить.

— Карош, карош,— по-русски одобрил лейтенант. Он заулыбался и продолжал уже на своем родном языке:— Могу устроить переводчицей в комендатуру. Согласны, мадам?

— Я подумаю.

Настя бойко отвечала по-немецки офицеру. Синюшихин оторопело слушал, ничего не понимал, о чем шел разговор, просто был ошарашен подобным поворотом ситуации. Опохмелки не выгорело,— лицо полицая потемнело, злобный огонек в левом глазу потух, и вся неуклюжая фигура его, одетая в казенное обмундирование, обмякла, плечи опустились, пальцы правой руки лихорадочно сжимались и разжимались. Как только наступила пауза, он ядовито прохрипел:

— Не верьте ей, господин лейтенант. Она хитрая.

— Хитри? Что такое хитри?

Настя перевела это слово по-немецки. Немец заулыбался, погрозил предупреждающе пальцем:

— Русская хитри... Карош хитри, карош...

Настя не поняла — то ли ругает ее, то ли хвалит — и сказала отчетливо по-русски:

— Хитрая, но без задней мысли...

Офицер опять заулыбался, поднял правую руку к козырьку, словно отдавал приветствие, щелкнул каблуками, повернулся и, четко печатая шаг, направился к выходу. Синюшихин и солдат последовали за ним. У самого порога полицай скособочился, приподнял к косяку двери кулак: