Висвалд Лам: Кукла и комедиант

Янис Смилтниек был металлистом, но когда-то учился в вечерней школе и в последнем классе мог воспользоваться этой жениной мебелью. Может быть, именно ради него судьба заставила много лет назад попотеть никогда не виданного деда? Нет, Янис Смилтниек так же хорошо мог заниматься своим писанием за любым, даже за кухонным столом. И потомство Смилтниека — сын и дочь — свои уроки охотнее делало за круглым столом посреди комнаты; в первые школьные годы парнишка хранил в одном из ящиков письменного стола рогатку и выструганный из дерева наган, именуя это своим арсеналом. Лаймдота, в свою очередь, обнаружила в одном из ящиков припрятанную дочкой губную помаду и заграничный кружевной бюстгальтер — вещи, которые пока что этому самому юному отпрыску рода Смилтниеков были не нужны. В конце концов, не нужен был и сам стол — члены семейства Карклиней и Смилтниеков отнюдь не изнуряли себя за ним тяжелым умственным трудом, не изводили нервы, бумагу, чернила.

И если письменный стол был все же пропитан мыслями и чернилами, если не служил единственно кормом для точильщиков, то лишь потому, что им долгие годы учения пользовался Ояр. Никакому мужу не бывает особенно приятен дальний женин родственник, который занимает (хотя бы и с временной пропиской как студент) место в квартире, в особенности если муж и сам-то вошел в дом к жене. Дети растут, им нужна своя площадь, а тут кто-то — вроде и член семьи, но ведь и не настоящий, вроде и чужой, а не чужой — путается под ногами. Вообще-то Янис Смилтниек неплохо относился к Ояру и все же в душе порадовался, когда тот, получив диплом инженера, покинул Ригу без намерения вернуться. Уже годы прошли с того дня; после того Ояр наведывался в гости, присылал и письма. Вот это письмо и было виной всему, оно взбаламутило старые воспоминания, вызвало чувство пустоты.

Сын с приятелем в кино. Дочка с подружкой в кино. Лаймдота вчера упрятала в кошелек железнодорожный билет, поцеловала мужа в щеку: «Веди себя хорошо. Ешьте салаку, она быстро портится».

В пустоту квартиры вошли сумерки, они приглушили шумы, смазали очертания предметов, наконец погрузили весь мир в какое-то неведомое, ирреальное пространство. Янис слышал голос прошлого, который рассказывал, напоминал, тосковал и смеялся, он чувствовал связанность с людьми, фигуры которых окутывали эти струящиеся сумерки, невидимые, вроде бы незнакомые и все же близкие. Лаймдота — единственная, любимая — красивая, хотя и немножко чересчур округлившаяся. В девичестве она казалась привлекательнее. Но зато раздавшаяся матрона — это символ домашнего очага. Альбом: вот я, совсем крошечная (ужас! даже нельзя узнать); папа, мама, сестра и я; я в начальной школе у рождественской (новогодней) елки; я в день конфирмации (совершеннолетия); мы с мужем выходим из церкви (из загса); наш младенец (ужас! даже нельзя узнать!); бабушка с внуками. А Янис Смилтниек? «Я жил, воспитывал дочь и сына, я старался быть честным, добропорядочным, сознательным». Семейный альбом — нечто вроде жизненного цикла одного поколения, замкнутый круг. Вне его находятся эти воспоминания, вышедшие из сумерек, голоса, которые зовут, напоминают, наполняют беспокойством сердце.

Ояр написал, и это нарушило равновесие если не в квартире, то в самом Янисе Смилтниеке. Первым об этом оповестил тяжелый, массивный, старомодный письменный стол, потом объявилось чувство пустоты. Ояр пришел с небольшой брезентовой сумкой, ушел с дешевым картонным чемоданом. Никогда у него не было никакого богатства, ничего он отсюда не забрал, и все же недоставало части Яниса Смилтниека, той, что хранится в сейфе прошлого, куда не могут проникнуть самые ловкие взломщики. Вместе с Ояровым письмом вернулись — как воспоминания — многие лица и события. Он, который не очень-то касался прошлого, совсем неожиданно пространно написал об Улдисе. Одно это имя всегда заставляло Яниса настораживаться, потому что было связано с разными многозначащими в его жизни периодами. И вот Ояр сообщил кое-что, не известное Янису, и в конце назвал и ту девушку: «Она лежала обмякшая, как сломанная кукла, а меня терзали жуткие угрызения из-за разговора, из-за того, что я сказал. Тяжело так встретиться с прошлым, когда уже ничего нельзя изменить, ни одну ошибку или подлость уже нет возможности исправить…» Ояр рассуждал дальше, но Янис читал это только глазами — прошлое подступило к нему самому. Камень, который Ояр с внезапной одержимостью бросил в кого-то другого, превратился в лавину, и она обрушилась на Яниса Смилтниека.

Читать дальше