Илья Маркин - Люди грозных лет

Постепенно Николай Платонович понял, что главное для него не звонки, не бумаги и представители, а работа в колхозе, руководство им. И он перестал бегать на телефонные звонки, не просиживал часами над бумагами, не занимался целыми днями с уполномоченными или представителями, а по-прежнему, работая с утра до поздней ночи, ходил по бригадам, часа по два сидел в правлении и снова шел в бригады, на скотный двор, на поля, на луга. И странное дело: изменив свое отношение к работе, Николай Платонович почувствовал облегчение, и работа его стала намного полезней.

Но постепенно случилось и другое, чего не замечал, да и не мог заметить по своей простоте душевной сам Николай Платонович. С изменением его отношения к звонкам и запросам изменилось отношение к нему и вышестоящих инстанций. Все больше и больше раздавалось сердитых телефонных звонков, присылалось грозных бумаг, все суше и строже говорили с ним уполномоченные и представители из района, все чаще на различных совещаниях упоминалось о недостатках в его работе. И не быть бы, пожалуй, старику Бочарову председателем колхоза, если б за него не вступились председатель райисполкома Листратов и председатель сельсовета Слепнев. Об этом заступничестве сам он не знал и не догадывался, продолжая работать так, как подсказывали ему собственная совесть и житейский опыт.

Неожиданный приезд сына обрадовал и вместе с тем расстроил было прежний порядок работы Николая Платоновича. Подвыпив на встрече, он основательно захмелел и, ложась спать, твердо решил встать попозже, как положено, опохмелиться с сыном и уж потом пойти на работу. Однако осуществить эти планы не удалось. Едва заслышав предутренние распевы петухов, он проснулся, потер ломившую с похмелья голову и вспомнил, что вчера вечером не успел распределить лошадей по работам. Кряхтя и охая, он поднялся с постели и, не найдя обычной кружки молока на столе, по крутым ступенькам сам полез в погреб, нашел какую-то махотку и, думая, что это молоко, начал пить, но тут же остановился, сердито отплевываясь и вытирая с усов и бороды налипший густой мед. Чиркая спичками, он долго шарил в погребе, но молока не нашел. Жалея спички, он натыкался в темноте на пустые бочки, ящики, чертыхаясь и сквозь зубы поругивая жену:

— И надо же, старая! Никогда ничего на месте не стоит, черт те знает, сколько мусору всякого понатащила.

Он неудачно оперся рукой о бочку, она накренилась, и старик, скользнув рукой, врастяжку упал в угол, попав другой рукой во что-то мокрое, и еще больше озлобился. Он с трудом приподнялся и почувствовал острый запах огуречного рассола. Нащупав кадушку с остатками прошлогодних огурцов, он наклонил ее и жадно стал тянуть пахнущую укропом густую жижу. Минуты три пил он, не дыша, забыв обо всем на свете, потом громко крякнул, выловил два огурца и вылез из погреба. За деревней, огненно раскаляясь, ярко светлело небо, от земли поднимался легкий туман. Во всех дворах наперебой заливались петухи. От конюшни доносился храп лошадей и сонные голоса конюхов.

«Опять лошадей не вовремя накормили», — сердито подумал председатель, намереваясь тут же отчитать конюхов, не, вспомнив, что конюхами теперь работают семидесятилетний дед Иван и два пятнадцатилетних подростка, только махнул рукой и решил нынче же на конюшню назначить женщин побойчее, деда Ивана перевести в сторожа, а парнишек использовать на подсобной работе.

Занятый этими мыслями, он подошел к конюшне и увидел, что все было не так, как ему казалось. Лошади стояли давно накормленные, и ребята поили их, ведро за ведром наливая воду в деревянное корыто.

— Доброго утречка, — с неизменным поклоном встретил председателя сухой, сгорбившийся дед Иван. — Что спозаранку-то, дела, што ль, особенные?

— Так, взглянуть зашел. Как лошади, в порядке?

— Все пятнадцать, как одна. По росе мы их в садах попасли, а в полночь сенца дали. Да сенцо-то одно что, вот если б овса хоть фунтиков по пять.

Опираясь на палку и глядя на председателя слезящимися глазами, дед Иван явно настроился на любимый разговор о бескормице, о плохом отношении к лошади, но Бочаров остановил его, зная, если не прервать старика, он может и целый день проговорить без умолку.

— Про овес и не вспоминай. Мы его целый год не видим. Он теперь для другого дела потребен.

— Это понятно, конечно, но лошадь-то без овса все одно, что человек без хлеба.

— Так вот что, — присев на старое поломанное колесо, снова перебил Бочаров старика, — лошадей распределим так…