Иван Сотников - Днепр могучий

— Какая цель! — воскликнул Жаров и, молниеносно щелкнув затвором, застрочил из автомата. Огонь по машине, оказавшейся очень близко, открыли и бойцы хвостовых вагонов. Но самолет, набирая высоту, удалялся.

— Эх, упустили! — огорчился Жаров.

Сильно вздрогнув, как от толчка, поезд стих и окончательно остановился. Второго захода немцы не сделали.

Жаров упруго спрыгнул на землю и узкой песчаной бровкой заспешил в голову эшелона. Легко ступая, Юров зашагал сзади.

— Промахнулись? — обратился комбат к молодым пулеметчикам.

— Так точно, товарищ капитан, — смутившись, ответили солдаты.

— Сколько же патронов выпустили?

— Четверть ленты.

— Только всего?

— Больше не успели, — оправдывались пулеметчики.

Офицеры прошли дальше.

— А знаешь, Марк, — сказал Жаров, — больше и не выпустишь.

Юров тоже прикинул: действительно, так.

— А вы сколько выпустили? — обратился комбат к пулеметчикам другой установки.

— Всю ленту, — бойко ответил Зубец, невысокий, синеглазый и безбровый солдат-украинец.

— Эге, махнули, хлопцы, махнули. Самолет-то над вами считанные секунды был, а вы целую минуту дули. С испугу, что ли? — сдвигая на затылок фуражку, усмехнулся Жаров.

— Никак нет, мы…

— Говори мне! — перебил Жаров.

Комбат направился к вагонам Самохина, рота которого вовсе не успела открыть огня по самолету.

— Вы какой ротой командуете? — подступал Жаров к лейтенанту.

— Первой, — вытянувшись в струнку, ответил Самохин.

— Так ей во всем надо быть первой, во всем. — И комбат продолжал уже с иронией: — Самолет чуть на головы не сел, а вы — ни выстрела.

— Да ведь…

Черные блестящие глаза Жарова сузились, построжали, густые брови гневно изогнулись, и в голосе послышались металлические нотки:

— Без оправданий! Порядка требую, дисциплины. Ясно?

— Так точно, ясно, — поспешно согласился Самохин.

К офицерам подошел командир полка Щербинин.

— Оказывается, за ним смотри да смотри, — с укором произнес майор, кивнув на Самохина.

Щербинин — коренной сибиряк, в плечах просторный, сбит плотно. На загорелом, обветренном, чуть морщинистом лице из-под густых бровей умом и задаром поблескивают серые глаза. Нрав у командира полка живой, веселый, но Щербинин может быть и крутым, даже суровым, когда дело касается непорядков. В полку уважают Щербинина и за глаза тепло называют батей.

Неподалеку от вагонов замполит полка майор Березин собрал ротных парторгов.

— Первая рота, — донесся его голос, — не сделала ни одного выстрела. Где же были коммунисты? — Березин не сводил глаз с парторга роты старшины Азатова. — Я знаю: можете сказать, коммунистов в роте горсточка. Но ведь если бы в роте был даже один коммунист, она и тогда не может, не имеет права отставать!

— Да ведь не в бою мы, не в наступлении, когда оружия из рук не выпускают, — попробовал оправдаться Азатов. — Пока схватились…

— Мы всегда в бою, — перебил его Березин, — где бы ни были и чем бы ни занимались. У нас вся жизнь — наступление! — всматривался он в лица парторгов. — Именно, вся жизнь, весь труд наш, вся борьба есть наступление коммунизма, и мы с вами всегда в походе.

— Молодец Березин! Умеет сказать нужное слово, — с душевной теплотой заметил командир полка.

В противоположность Щербинину Березин не могучего сложения, по-юношески тонок и строен. У него смуглое приветливое лицо с узким прямым носом и чуть утолщенными, резко очерченными губами, взгляд быстрый, живой.

— К нам, товарищ майор, к нам! Сюда взбирайтесь! — радушно кричали из вагонов, мимо которых проходил Березин.

— Видал, как любят! — слегка подталкивая локтем Жарова, без всякой зависти произнес Щербинин.

А комбат тем временем думал о своем. Да и было о чем подумать! Хотя командир полка еще не произнес ни слова упрека, Андрей в самом его молчании и в сдержанных похвалах другим почувствовал живой укор себе. Ведь это рота его батальона проявила такую непростительную беспечность!

Сквозь мерный перестук колес из-за стены штабного вагона донеслись бередящие душу слова фронтовой песни:

— А до смерти четыре шага… — тихо подтянул Юров.

— Не так близко, Марк, — возразил ему Жаров.

— И не так далеко, товарищ капитан, — упорствовал Юров, хмуря лицо, на котором прежде всего замечаешь удивительно большие черные глаза.

Любит поспорить начштаба, ох любит! Впрочем, кто в двадцать два года хоть немного не склонен к этому?