Семен Крутов - Синие солдаты

«В чем дело? Почему так вспыхнул генерал? Что за «ничего» и что под этим подразумевал Бисмарк? Где я видел этого пленного? — думал в это время обер-лейтенант Ридлинг, адъютант генерала Шварца, еле поспевая за ним. — Кому он приказал дать двадцать пять палок? Этому пленному?»

Вечером в памяти вдруг всплыла забытая сцена. Осень. У небольшого озера на Смоленщине русский пленный, студент, моет его машину. Ридлинг говорит ему о конце России и русского языка, а тот отвечает: «Вожди приходят и уходят, а народы остаются». «Да-да, в бараке был тот самый студент-филолог. Те же ироничные, насмешливые, проницательные глаза, та же бесстрашная манера выражать свое мнение. Это, без сомнения, он… И что же все-таки означает это «ничего»? Что подразумевал под этим Бисмарк?» — опять спросил себя Ридлинг.

Через неделю, в свободный воскресный день, он с утра обложил себя томами сочинений Бисмарка, взятыми в городской библиотеке, и, бегло перелистывая их, искал лишь русское слово «ничего». Только к ночи, когда глаза уже слипались от усталости, он нашел то, что искал.

«Однажды, — писал Бисмарк, — в молодости, когда я работал военным атташе германского посольства в России, я возвращался поздней ночью из Царского Села в Петербург. Пришлось ехать с простым крестьянским возницей на розвальнях, потому что не нашлось извозчика, который решился бы выехать в поле в разыгравшуюся вьюгу: мне обязательно надо было к утру добраться до Петербурга.

Вихри снега застилали наши глаза, лошадь выбилась из сил, и мы потеряли дорогу. Казалось, гибель была неизбежной. Впереди была целая ночь, а вьюга все усиливалась. Но мой возница все время успокаивал: «Ничего, барин, ничего». Он отпряг лошадь, привязал ее за повод к саням, опрокинул их. Мы залезли с ним под розвальни, постелив один тулуп под себя и одевшись другим.

Вьюга бушевала всю ночь, и всю ночь мой возница повторял: «Ничего, барин, ничего!» Под утро вьюга стихла. Мы вылезли из-под розвальней, откопали сани, впрягли лошадь и благополучно добрались до Петербурга. Будучи еще не один год в России, я часто слышал это «ничего» при самых различных обстоятельствах. И я завещаю потомкам никогда в жизни не воевать с Россией, ибо у русских на любой случай жизни и есть свое «ничего», о котором никогда не надо забывать».

«Так вот в чем дело! Вот что взбесило генерала Шварца! — Ридлинг нервно заходил по комнате, куря сигарету за сигаретой. — Кто прав? Бисмарк и этот пленный студент или фюрер и генерал Шварц? — Ридлинг пытался успокоить себя, но сомнения продолжали мучить его: — Германия одна против всего мира. Свободу она несет другим народам или смерть и рабство? — Он вспомнил расстрелы детей и женщин, бесконечные вереницы изможденных пленных, идущих но дорогам, томящихся в лагерях, истязаемых на работах. — Конечно, смерть и рабство. А своему народу? Что тот получит взамен бесчисленных жертв на фронте, взамен экономической разрухи? Лишь утопические обещания счастья…»

Устав от этих мыслей, он бросился на диван, но только к рассвету ему удалось забыться коротким, тяжелым сном. Во сне к нему пришел пленный студент. Он насмешливо посмотрел на него и подчеркнуто вежливо сказал: «И что вы до сих пор раздумываете? Правда-то на нашей стороне. Вожди приходят и уходят, а народы остаются». И, прогрохотав колодками, он вышел из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

Ридлинг, вздрогнув, проснулся. В комнате было темно и тихо.

— Фу ты! — пробормотал он, осознав, что это был только сон.

Дверь барака внезапно распахнулась. Вошли сухопарый шеф ревира, фельдфебель Кауфман и пучеглазый унтер-офицер Бергер.

— Aufstehen! — заорал Бергер.

— Те, кто в силах был как-то передвигаться, поднялся.

— Где есть чельовек, который кофориль с генераль?

В бараке воцарилась тишина.

— Не признавайт? Кто есть дневальный?

— Я! — Из темного угла выступил солдат в шинели с поднятым воротником.

— Который чельовек кофориль с генераль?

— А я и не заметил, кто с ним говорил, — ответил дневальный, отводя глаза.

В ревире рядом с Сергеем находился и тамбовец Тимофей. Судьба снова свела их: Тимофей заболел тифом. Снова встретившись, они стали держаться вместе. В то время как дневальный отвечал на вопросы унтера, Сергей спал. Тимофей незаметно прикрыл его лицо полой шинели.

— Сейчас мы найдем, — зашипел фельдфебель, подходя к нарам и всматриваясь в лица заключенных.

— Aufstehen! — заорал он.

Сергей, вздрогнув, проснулся. Он медленно встал, пошатываясь.