Вера Панова - Спутники

Это была маленькая комната с бревенчатыми стенами, с узкой кроватью, покрытой жиденьким байковым одеялом, с полкой книг над столом и висячим рукомойником в углу. Все эти вещи были бедны и безличны, но для Данилова они жили бесконечно милой и значительной жизнью: в этих стенах она дышала, вот тут она спит, тут умывается, у этого стола исправляет ученические тетрадки; эти книги ею листаны, читаны. Особенный интерес и умиление вызывали те немногие вещи, которые явно принадлежали только ей и вводили Данилова в ее задушевный мир: вот эта на стене, в полированной, с бронзовыми уголками рамочке, фотография худощавого пожилого мужчины в косоворотке и пиджаке – это, должно быть, ее отец, хотя и непохож. А вот наперсток, ее наперсток. А интересно, что она держит вон в той коробочке с золотыми розами? Нитки, шпильки, ленточки? Вон ее серый платок на спинке стула; вон на вешалке розовая кофточка, которую она надевает по праздникам… Милые вещи, уютные и значительные, как она сама.

Он услышал ее шаги и проворно раскрыл книгу. Это был журнал «Нива» за 1913 год. Была нарисована большая ледяная гора, плывущая по морю, и маленький пароход. «Гибель „Титаника“», – прочитал Данилов. Фаина вошла с чайником.

– Вот ты уже сколько посмотрел. А ты знаешь, как погиб «Титаник»?

Она рассказала ему о «Титанике», напоила его чаем и опять немного всплакнула о бабушке… Он сидел завороженный, смотрел во все глаза, слушал во все уши и только тогда ушел, когда она прямо сказала, что пора уходить.

Была глубокая ночь. Он вышел на улицу – ни одного огонька в окнах, тишина, только где-то капает капель. Он оглянулся: ее окошко светилось.

Что она делает, когда одна? Он подошел к окошку, осторожно заглянул. Она сидела у стола, подперев руками щеки, задумавшись. О чем она думает?.. Она встала, протянула руку к окну – белая занавеска задернулась, и свет померк, – Фаина спустила фитиль в лампе…

Данилов пошел домой. Ему хотелось долго, долго идти по пустым улицам, думая о ней.

Он стал приходить к ней каждый вечер.

Она не тяготилась им. Она совала ему какую-нибудь книгу, а сама занималась своими делами: исправляла ученические тетрадки, читала, штопала чулки, иногда уходила куда-то, а он сидел как страж.

Если бы его спросили, зачем он здесь сидит, он ответил бы:

– Потому что мне нравится.

Если бы спросили: хочешь ее поцеловать? – он бы ужаснулся. Он и за руку-то с нею ни разу не поздоровался.

Однажды он не застал ее дома. Старуха сторожиха сказала, что наставница в бане, скоро придет. Он вошел в ее комнату, зажег лампу, развернул «Ниву» и стал ждать.

Она пришла веселая, румяная, от нее пахнуло жаром и чистотой, когда она подошла. Голова ее была обмотана полотенцем, как чалмой.

– А, ты уже здесь? – сказала она. Подняв руки, размотала полотенце, тряхнула закинутой головой – тяжелые мокрые волосы упали на спину и плечи.

– Расчеши их, Ваня, – сказала она и протянула ему гребешок.

Он послушно стал расчесывать тяжелые, склеившиеся от влажности, прохладные пряди. Он брал их в руки – рукам сообщалась эта влажность и тяжесть; пальцы путались в шелковых, нежных волосах. И непонятно было ему – отчего дрожат его пальцы.

Он стоял за ее спиной, перед ним было зеркало. В зеркале он видел ее лицо, полное радости и лукавства… Он уронил гребешок, обнял Фаину за плечи, отклонил ее голову и крепко поцеловал в губы. И она ответила на его поцелуй – ответила! Но сейчас же вырвалась, сердито смеясь:

– Ну-ну, мальчик!

Он не помнил, как очутился на улице. Шапку он забыл, шел без шапки, растерянный, потерянный. Мальчик! Конечно, мальчик, мальчишка, дурак, нахальный дурак, как он смел!.. Да, а зачем она смеялась над ним? Зачем велела расчесывать волосы? Нарочно велела. Зачем ответила на его поцелуй? Он же чувствовал, он и сейчас чувствует, как нежно, как нежно шевельнулись ее мягкие губы под его губами… Нарочно ответила на поцелуй, чтобы потом посмеяться! Нет-нет. У нее блестели глаза, она поцеловала его, поцеловала его!

– Ты что, пьяный? – сухо и скорбно спросила мать.

Он не ответил, влез поскорей на полати, где была его постель. Сидел не раздеваясь, обняв колени и положив на них горячую голову. Так и заснул, уже перед рассветом. Но и во сне перед ним блестели ее глаза и нежно шевелились у его губ ее мягкие губы.

Утром мальчик-ученик принес ему его шапку.

Он задрожал так, словно это была не шапка, а письмо от Фаины.

Бежать к ней!.. Стыд удержал… Как он войдет? Что скажет? Она будет смеяться, а ему что – молчать? Смотреть картинки? Не хочет он больше молчать и смотреть картинки, он хочет ее целовать, он хочет всегда быть с нею, около нее, в ее комнате!