Поль Сидиропуло - Костры на башнях

— А с бычком что делать? — спросил Асхат.

— Веди в санчасть, — распорядился ротный.

Погрузили на двуколки раненых. Махар от эвакуации стал отказываться.

— Заживет как на собаке, — заверял он.

— Послушай, — толкнул его плечом по-дружески Асхат, — может, ты не хочешь, чтобы я тебя сопровождал?

Шутка показалась неуместной.

— Хватит. Я серьезно, а ты со своими подначками. — Махар отвернулся от Аргуданова.

— Смотрите на него! Ты знаешь, что такое гангрена?

— При чем тут гангрена?

— Ты знаешь, как она начинается? — стращал Асхат.

— Опять ты за свое. Сколько можно?

— Ну, смотри. Потом сам пожалеешь. Мне не нужен зять калека!

— От тебя только и слышу угрозы. Вези. — Махар как ни пытался хорохориться, да что толку — сам понимал, что с такой рукой он не боец.

Зангиев долго смотрел в сторону дружно махавших на прощание бойцов, пока они не скрылись из виду. Зашло за скалы солнце, сразу потемнело вокруг. Массивные гривы гор надвигались неприступной стеной, сливались в непроглядную массу стоящие в стороне пушистые ели. С тоскливой монотонностью поскрипывали колеса. За телегой семенил бычок.

— Спустился я в село, — рассказывал Асхат. — Гляжу и глазам своим не верю. И кого, ты думаешь, я повстречал? Нет, тебе ни за что не догадаться. Идут две девчонки. Одна из них — ну это ты понял… Конечно же, Заира. А другая — Чабахан. Представляешь? И ведут за собой вот этого бычка.

— Да брось ты! — не поверил Махар, решил, что Аргуданов в очередной раз разыгрывает его.

— Я тебе говорю! Натерпелись страху, пока в село пригнали. — Асхат кивнул в сторону бычка. — Ради нас, представляешь, рисковали?! Каково?!

Махар теперь поверил, что Асхат говорил правду, и, посматривая на него, не сдержался:

— Счастливый. Мне бы хоть одним глазом на нее посмотреть…

— Почему же одним? — Аргуданов стал давиться со смеха, что-то, очевидно, замышляя. — Хочешь и глаза лишиться? Не, не пойдет так. Уж если хочешь на Заиру смотреть, так обоими глазами. О твоем ранении я ей ничего не сказал, учти.

— Считаешь, я уже не смогу вернуться в отряд?

— Вот чудак. Не хотел расстраивать!

— Ты серьезно? — Махар так и не приспособился угадывать, когда Аргуданов говорит серьезно, а когда шутит.

— Мы еще с тобой повоюем, чудак. Пока не прогоним всех фашистов с нашей земли, — Он опустил ему на плече руку. — Главное, чтобы ты лечился. И без всяких штучек, смотри. Мне нужен крепкий зять. — И опять расплылся в улыбке. — Настоящий джигит, понял?

Еще немало дней и ночей продолжал вести бои батальон Виктора Соколова вместе с другими частями дивизии на подступах к высокогорному селу Лариса, сдерживал натиск противника, чтобы не пропустить его на помощь заметно поредевшей дивизии генерала Вальтера Блица.

Виктор уже забыл, когда спал более десяти — пятнадцати минут кряду. И когда поступила долгожданная передышка, решил отоспаться как следует. Вот только повидает мать! Может быть, за эти дни, что они не виделись, хоть что-то ей стало известно о сыне и Наде…

Зангиев не думал, что основные неприятности ожидают его впереди. Насчет гангрены он услышал еще раз в медсанбате от Елизаветы Христофоровны Соколовой. Какое, говорила, мол, счастье, что вовремя доставили тебя к нам, а то бы не миновать заражения крови… И Соколова сделала немало, чтобы не случилось беды — иначе пришлось бы отрезать руку.

Первые три дня были, пожалуй, самыми трудными и опасными: донимали боли. Пули, а их было две, прошили, очевидно, не только мякоть, но задели кость. Не отпускала и высокая температура, неделю он не мог вставать с койки вообще.

А когда Махар наконец поднялся с постели и направился на улицу, чтобы посмотреть на белый свет, подышать свежим воздухом, он тут же, у дверей, столкнулся носом к носу с Прохоровым.

— И ты здесь? — удивился Махар и обрадовался одновременно: будет с кем поговорить, время скоротать.

— Да вот, не думал, что задержусь здесь так долго, — недовольно ответил Прохоров. — Пуля задела кость, представляешь! Плохо заживает. А так по ребятам соскучился! Как они там?

— Как на войне, — сказал Махар без хвастовства. — Жарко было. Дали мы фрицам. Но и у нас потерь — ого-го… — Он указал глазами на свою руку, которая покоилась на перевязи. — Если ты еще денька два проторчишь здесь, вместе отправимся в батальон.

— Ну гляди-ка, раздухарился, — усмехнулся Прохоров. — Елизавета Христофоровна тут такие строгости навела, что не так просто выписаться. Она, дружище, ни на какие уговоры не поддается. Пока, говорит, твердо на ноги не поставит. Думаешь, я ее не просил? Сколько раз. Нет, ни в какую не соглашается.