Поль Сидиропуло - Костры на башнях

Головной фургон, разворачиваясь, как неуклюжая черепаха, на тесном пятачке, стал пристраиваться промеж выступа скалы и высоких сосен, тянувшихся гладкими стволами ввысь. Он остановился, едва не упираясь срезанным носом в дерево. За ним пристраивались другие.

Генерал Блиц охотно позировал кинооператорам, улыбался, показывая красивые зубы. Он был доволен: все складывалось так, как было задумано. Иначе и быть не могло — считал Блиц. На Кавказ его егеря прибыли обученными.

«Перед войной наших егерей часто можно было увидеть на учениях в Альпах, — писал об интенсивной подготовке горно-пехотных войск немецкий журнал «Кораллы». — Правда, для того чтобы их увидеть, нужно было очень внимательно всматриваться. Тысячи туристов бродили тогда в Альпах, не замечая войск, ибо оставаться незамеченным — важнейшее правило альпийского стрелка… Егеря, как кошки, взбирались на неприступные вершины диких скал, на секунду прилипали к острым карнизам и бесследно исчезали где-то в темных расселинах…»

Продолжалась подготовка солдат и во время боевых действий немецкой армии в горах Норвегии и на Балканах. И вот теперь — Кавказ.

— Цюрих! — восхищались немцы, восторженно осматривая местность.

— Швейцария!

— Мы снова, похоже, оказались в Альпах.

— Вглядитесь повнимательнее! Вы увидите то, чего там нет.

— Какая красота!

— Колоссально!

Серые скалистые утесы возвышались над вечнозелеными деревьями, расположенными островками; альпийские луга на отлогих склонах пестрели разноцветьем. Отовсюду струился чистый горный воздух.

— Райский уголок.

— Я вот до сих пор нигде не бывал, — поделился со своими однополчанами солдат с ярко-рыжими волосами и густыми веснушками на лице. — А теперь за один поход увижу, кажется, весь свет. Уже прошел пол-Европы. Украину пересек, Крым. Теперь — Кавказ. А впереди — Черное море. Пройдем путем коротким. Раз — и там.

— Да, дружище. Повезло нам. Такое и во сне не приснится.

— Можете считать, — усмехнулся молодой офицер, — что вы попали в научную экспедицию.

— Вы очень верно подметили, господин лейтенант. Учеными вернемся в Германию.

«Если вернемся…» — подумал Карл Карстен; до него долетали восторженные реплики и смех. Он оставался в машине, угрюмый, в неподвижной позе.

Гремя массивной обувью, как кандалами, вошел в фургон капитан Горт Роуфф. Тяжелая, мясистая челюсть его отвисла, будто был он чем-то недоволен.

— Карл! — заговорил он громко, словно находился далеко от него. — Что это ты развалился? Выходи. Там полным ходом снимают кино. Тебя разве не касается? Иди, ждут.

Карстен не трогался с места. Развалился на скамейке и ноги вытянул перед собой.

— Позови-ка мне лучше врача! — бросил он.

— Что так? — Роуфф перестал ухмыляться.

— Трясет что-то. Температура подскочила.

— Ну-у! Это ты брось. — Горт Роуфф, похоже, не поверил ему, воспринял сообщение с обиженным видом: что это ты, мол, разыгрываешь так бездарно!

— Не было, а теперь крутит! — говорил Карл раздраженно. — Болезнь не выбирает время. И желания твоего не спрашивает.

— А как же восхождение?

— Ничего. Думаю, переживу. Поведешь ты. Либо Грот.

— Ну-у! Это как скажет начальство. Не мне решать. Ты у нас первым номером стоишь.

— Решать тут нечего. Обстоятельства так складываются.

— А ты не разыгрываешь, случайно? — заподозрил Роуфф.

«И этот рвется на Эльбрус, рвется туда, как к самой заветной цели. Что же тянет его туда? Неужто хочет испытать себя, проверить волю, закалить характер? Ничего подобного! Славы хочет. Его не останавливает опасный путь, разреженный на большой высоте воздух».

— Ладно. Позови врача.

Прогремев башмаками, Роуфф ушел. И видать, поднялось настроение у него — насвистывал мотив походной песни.

В конце января тридцать третьего года отец Карла, усталый и печальный, чуть прихрамывая на раненую ногу, которую прострелили ему в первой мировой войне на Восточном фронте, поздно вечером переступил порог дома. Он долго мылся под краном, словно не хотел показываться на глаза домочадцам. Мать, как всегда, поднесла отцу чистое полотенце и, ласково взглянув на него, мгновенно установила, что он не в духе. Спросила: здоров ли? Это было для матери главным, поскольку настроение дело преходящее, а болезнь не всякая проходит бесследно. Отец, перехватив ее взгляд, как будто понял, что нарушил семейную традицию, не поцеловал ее в щеку, как это делал всегда, возвращаясь с работы. Спохватился, виновато промолвил: «Ничего, мать».