Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

— Я понимаю, не так-то просто выбрать между предложениями двух мужчин, но не могу допустить мысли, что вы откажете женщине, которая вас особенно почитает. Прошу, господа!

Клара подала руку, и Свадебный марш приподнялся с места, не в силах отказать даме. За ним поднялся и Траурный.

По дороге к директорской ложе Ткаллер проговорил негромко:

— Господа, ну зачем вы все это затеяли?

— Нет, мне определенно это нравится, — всплеснул руками Свадебный, — Как вы могли нас не пригласить?

— Не думал, что вам это будет интересно, — нервничал Ткаллер.

— Нам не без оснований казалось, что мы имеем право на любое место в этот вечер, — сказал Траурный.

— Какие-то тайны, недомолвки, интриги… Совершенно не знаешь, что можно говорить, куда дозволено идти… Что же нам в такой вечер — сидеть в подвале библиотеки? — Свадебный хмыкнул, — До чего странно устроена у вас жизнь. Сделаешь одолжение и потом все время вынужден чувствовать себя обязанным.

Марши искренне не понимали своей неуместности. Ткаллер попросил жену показать «любезным гостям» их место в директорской ложе, а сам отправился с Мэром за сцену, где принялся убеждать его в том, что приветствие должен произносить хозяин города, а не хозяин зала.

— Вы меня ставите в неловкое положение, — нахмурился Мэр, — Я, конечно, готов. Но я только и делаю, что произношу речи. Могут расценить это как нескромность. К тому же я собирался выразить благодарность компаниям и частным лицам, выделившим средства на реконструкцию зала. Но кто-то должен отметить муниципалитет, и, может быть, его глава заслуживает несколько добрых слов.

— Вне всякого сомнения, — поспешно согласился Ткаллер, — Об этом я обязательно скажу на банкете.

Директор в ожидании третьего звонка еще раз прошелся по закулисным проходам и комнатам. Ощущение хаоса было вокруг и внутри Ткаллера. Гул человеческих голосов и музыкальных инструментов висел над черными фраками оркестрантов и белыми платьями хористок. Гудел фагот, разыгрывались скрипичные пассажи, настраивались виолончели — и весь этот шум время от времени пронзительно прорезала визгливая флейта-пикколо. К Ткаллеру подбежал взволнованный дирижер:

— Наш господин Мэр совершенно выжил из ума! Подошел ко мне после генеральной репетиции и спрашивает, почему это я дирижирую без палочки? И мощь в оркестре есть, и звучание хорошее, но дирижер без палочки для него все равно что скрипач без смычка. Я ему объяснил, что палочка сковывает кисть, кроме того, многие музыканты близоруки и тонкую палочку не воспринимают. Так он мне прислал вот… полуметровую указку. Я отказался, а он: «Дирижирование, любезный, это тоже театральное зрелище. Возьмите палочку и не спорьте, если хотите иметь успех». Как быть — ума не приложу!

— Дирижируйте так, как считаете нужным, — ответил Ткаллер, — но не хотелось бы обижать старика… А что говорит господин Режиссер?

— Что-то не нравится он мне, — Дирижер взял Ткаллера под руку, отвел в угол, — На репетиции что-то советовал, поправлял, а теперь несколько раз мы с ним встретились — и ни слова. Взгляд странный. А улыбка — просто Хиросима! Руку жмет, как в волчьем капкане.

— Но поначалу он же вас просто очаровал?

— Да, — согласился дирижер, — с утра он был иным. Или мы были иными?

А Режиссер тем временем в противоположном углу зала беседовал с Матвеем Кувайцевым. Они едва не столкнулись в боковых дверях, и Режиссер приветствовал Матвея обширной улыбкой старого знакомого:

— Наконец-то мы встретились, Матвей Сергеевич! А я уж подумал, не сбежали ли вы в свою Белокаменную.

Матвей пытался вспомнить, когда и где они познакомились, но Режиссер продолжал свой монолог и, что удивило Матвея, с изумительным московским выговором — ну прямо как в родимой сретенской пивной.

— Слышал, что скучаете по своей старой Матрене. Что, не совсем по душе европейский лоск? Ха-ха-ха!.. Знакомое дело. А я буквально днями из Москвы. Все та же картина: жрать почти нечего, за водкой не достоишься, мужики орут на баб, бабы орут на мужиков, правительство матерят хором. Дикость, бестолковщина…

Матвей слушал все это и мечтательно улыбался. Знакомая картина проплывала в его воображении. Он уже собрал вещи, он завтра уедет и с нетерпением ждет этого завтра. Вдруг раздался третий, последний звонок.

— Вы туда не торопитесь, Матвей, — остановил его Режиссер, — Извините, но на ваше место я посадил одного… Летучего голландца. А вы идите-ка в одиннадцатый ряд, там для вас готово место между двумя товарищами, сотрудниками советского представительства. Одного зовут Николай Иванович, другого — Иван Николаевич. Я думаю, после концерта мы еще встретимся.