Аше Гарридо - Видимо-невидимо

— Я испугался. Я не понял, как это делается.

— Но сделал. Потому что. А если бы я тебе сразу сказал, что никаких дверей не надо, иди куда хочешь — пошел бы?

— Ну… нет.

— Не поверил бы. А зато теперь, дорогой мой, ты там был, сам — это не забудется. С перепугу, может, сразу не вышло опять перейти, но это с перепугу. Твоя душа теперь знает, как это. Душа не забывает. Ты, главное, выбирай, куда ходить, чтобы, если сразу вернуться не получается… Чтобы можно было подождать. Чтобы ты от этого не умер. Понимаешь?

Рутгер согласно мотнул головой.

— Сам выбирай. Каждый день. И не отлынивай. А то душе оно вспомнится вдруг, да и уйдешь нечаянно куда… И не вернешься. И не найдет тебя никто. Так что лучше ты сам. Не жди, когда оно нагрянет.

— Я понял, — сказал Рутгер.

— С твоими-то замашками… — не смог сразу остановиться Видаль. — Вон лягух каких натворил! А хвост твой лисий! А вон стена какая!

— Я понял, — тише и упрямее повторил Рутгер. — А со стеной теперь чего? Поперек дороги же.

— Ну, что-что… Пойдешь да и построишь в стене ворота. Ты же для этого стену возвел. Вот так и выполнишь свое желание и ее предназначение. Правильно будет.

— Угу, — сказал Рутгер. — А как я то место найду?

— Так ты ж его видел. И стена какая — ты же нарочно, чтобы лучше представлять, поярче сделал. Вот как ее представишь, к ней и шагай. Заодно потренируешься.

— Я понял.

— Тьфу ты, — не выдержал Видаль. — Правду Хо говорит, молод я еще учеников заводить. Как же ты меня достал, понятливый такой, а?

…

Но и после долго не мог успокоиться. Все возился, ворочался под одеялом.

— Мастер, мастер…

— Видалем меня зовут.

— Видаль, слушай… так ведь вот было поле, а стены не было. Только когда я сам ее построил…

— Да.

— И что, все люди так?

— Ну… — протянул Видаль задумчиво. — Не все, наверное.

Рутгер повозился еще под одеялами, почесал живот, щеку.

— А почему все остальные, мастера наши, почему у тебя не научились? Раз так просто?

— Просто ему…

— Но ведь можно же?

— Можно. Не просто, но можно.

— Так почему они у тебя не учатся?

— Ты почему стал учиться?

— Мне надо.

— Ну и вот. Кому надо. Кому не надо. Понял?

— Понял.

— Понятливый… Спи уже, — зевнул Видаль и повернулся на другой бок.

— Напустил туману… От кого прячешься, мастер?

— От себя.

Ао собрал волосы в жгут, завязал узлом ниже затылка. Длинный седой хвост, уже схваченный сыростью, тяжело лег по спине. Покачал головой:

— От себя… И то, кому еще ты нужен, старик. И себе теперь не нужен.

— Не ворчи, — буркнул Хо.

— Ну это уж слишком. Всю жизнь звать меня ворчуном — чего ты хотел в конце?

— Думаешь, уже конец?

— Почему бы и нет. Лет нам лет — и года пошли, может, и хватит уже?

— Мы были стариками, когда всё кончилось. Не помолодели, когда все началось. И сейчас мы старики, Ао.

— Ну, не говори. Какие же мы были старики тогда? Вот сейчас — да, другое дело. А тогда… ну, пенсионеры.

— Все равно, Ао, все равно. Люди столько не живут.

— Вот и не надо было. Никто ведь тебя силком не заставлял.

— Молодым хорошо, они жизни не чувствуют — как она утекает миг за мигом, как она заканчивается, едва начавшись. Вот и бродят по ярмаркам, дуют пиво в Суматохе, развлекаются. А жизнь уже к концу идет.

— Да им еще лет-лет до того конца!

— Но к нему все идет. Не вспять. К концу.

— Хо, что с тобой? Ты вдесятеро против первой своей жизни прожил — не надышался еще?

— Разве можно перед смертью надышаться?

— Да у тебя вся жизнь перед смертью!

— А у тебя иначе?

Ао присел к костру, поднял палочку, пошевелил угли. Хо украдкой взглянул на него и тут же отвел глаза.

— Не хочешь ли чаю? — спросил любезно.

— Никак ты меня уже выпроваживаешь?

Хо не ответил.

— Нет, старик, и ты не Лао-цзы, и я тебе не Конфуций, чаю выпью, но уходить не собираюсь.

— Старик… — ядовито откликнулся Хо, когда Ао уже перестал ждать ответа. — Старик! Ты забыл, что я младше тебя на пять лет?

— Пять лет! Пять лет, клянусь лягушкой! — Ао искривил рот, задрожал плечами и наконец, не удержавшись, сложился пополам от смеха, едва не ткнувшись лбом в горячие угли. — Пять! Я ничего не забыл, я помню: пять лет, девять месяцев и три дня. Ты правда думаешь, что это делает тебя молодым? Моложе… после того, как мы прожили столько — столько! — бесконечных лет. Пять!

— В том-то и дело, Ао. В том-то и дело. Не было никаких лет. Не было времени.