Юлиан Хомутинников - Самолеты, или История Кота (СИ)

И даже, как ни смешно, вот эта квартира, — несмотря на то, что она тесная и по уши в самолётном хламе.

Так что я, конечно, свободен, и всё же эта свобода — не абсолютна.

Но знаешь, что?

Я этому рад.

Да, я — второстепенный персонаж, всё ещё второстепенный персонаж — но, если подумать, меня это вполне устраивает. От главных героев вечно ждут каких-то подвигов и спасения мира; от таких, как я никто ничего не ждёт. Быть массовкой тоже неплохо.

И в этом, я бы сказал, есть своя свобода.

Малодушно, да? Ну, всяко лучше, чем просто сидеть на балконе. Думаю, я ещё сумею принести нам пользу. Думаю, для меня ещё не всё потеряно. В конце концов, примерно так ты и говорила, верно?..

…Однако где же Соня? Какое-то нехорошее у меня предчувствие…

И тут, словно ответом на мой вопрос в кухню входит… отец!

Да, это он — Альберт Викентьевич Рудаков собственной персоной. Хех, а всё-таки я здорово на него похож. Даже волосы такие же растрёпанные, торчащие во все стороны.

— Папа? Что-то случилось? Где Соня?

— Пошла с мамой к Лёшке, — говорит он задумчиво. — Знаешь, сын, тут такое дело… В общем, дед Владя умер.

— А?..

Какое странное чувство. Всё, что казалось мне важным минуту назад, вдруг стало таким далёким…

Дед. Мой дед. Человек, который привил мне любовь к чтению. Человек, который назвал Кота Котом. Человек, который помогал нам тогда, когда никто не мог нам помочь. Дед Владя, Владлен Максимович Царёв, мамин отец. Бывший председатель бывшего колхоза в селе Рубецкое. Крепкий хозяйственник, человек строгий, суровый даже, но с великолепным чувством юмора. Человек, на которого всегда и во всём можно было положиться, человек-скала, воплощение надёжности. А ещё — человек бесконечно добрый и понимающий.

Человек, которого я любил, наверное, даже больше, чем родителей. Мой дед.

Умер…

— Нам надо ехать в Рубецкое. Всем. Завтра, — помолчав, продолжает отец. — Шагаев нам звонил, но так и не дозвонился. Письмо шло три дня — это как минимум. Нужно ехать, приводить там всё в порядок, готовиться к похоронам. Деревенские помогут, конечно, они его очень уважали, но мы все должны там быть, без исключений. … Мама в шоке, конечно. Я и сам не ожидал. Соня в прострации. Ты как, ничего?

— А? Да, я… Более или менее. Наверное, просто не до конца осознал пока.

— Понимаю. Слушай, ты вот что. Лёшка может заупрямиться — ты его знаешь. Если я прав, и если маме не удастся его уговорить, то ты уж его убеди, пожалуйста. Ладно? Всё-таки ты старший брат.

— Заупрямится? Да нет, почему бы…

— Не знаю. Но Соня, похоже, думает именно так. Ты бы и с ней поговорил, девочка явно не в себе. Мне за неё тревожно, и маме тоже. Хорошо?

— Да, пап, я всё понял. Сделаю, что смогу.

— Я знал, что могу на тебя положиться, — кивает отец. Он сдержан и кажется спокойным, но я уверен: это только внешнее. Его отец умер давным-давно (мне тогда лет шесть было), но едва ли он успел позабыть, каково это.

Чёрт, ну что ж такое. Почему мы всё время кого-то теряем. То тебя, Коть, то теперь вот деда…

И мне — снова — трудно поверить в то, что он и правда умер. Хотя ему было 82 года — солидный возраст для мужчины.

Боже, дед… Ну почему, почему именно сейчас? Бедная мама. Теперь у неё никого не осталось, кроме нас.

Беспокоят меня, впрочем, слова отца о Соне. Что значит «не в себе»?

— Ладно, — наконец говорит он. — Пойду. Надо приготовиться. Поедем на такси до автовокзала, а оттуда уже на автобусе. Лёшка закажет билеты. И вставай пораньше — лучше выехать утром.

— Хорошо, я понял.

Кивнув, отец уходит.

Господи, думаю я, это же сколько лет прошло с момента их последней вылазки за пределы квартиры. Вот уж точно — безумный день.

И что теперь?

В такие моменты я часто думаю: а что бы на моём месте сделала Кот? Почему-то мне кажется, что даже с такой ситуацией ты расправилась бы с лёгкостью. Каждому сказала бы что-нибудь этакое, отчего ему стало бы спокойно. Утешила бы маму, привела в чувство Соню… Поговорила бы с Матрицей — тот бы и не подумал сопротивляться поездке… Эх, а ведь ещё вчера я бы тоже был в ужасе от одной мысли, что придётся не просто покинуть балкон, но уехать за четыреста вёрст, да на похороны, где толпа малознакомого народу! Ужас! Если Матрица не хочет туда ехать, я его понимаю.

И вместе с тем, у меня уже нет таких эмоций. Мне теперь всё равно, куда ехать. Я ведь теперь свободен, — и прежде всего, от самого себя.

Ладно! Пойду, пожалуй, посмотрю, как там брат. Там вроде бы тихо, даже голосов не слышно. Странно…