Георгий Серов - Фантазии и антиутопии

– Иуда Эукариотович, тут вас некий Достоевский с утра дожидается… Что?… Что на мне? Да… В красном, в красном, которое вам нравится… Вы же сами недавно видели… Что? Хорошо, сейчас зайду.

Секретарша положила трубку, поднялась со своего кресла на колёсиках и, одёрнув юбку, направилась в кабинет главреда. Бросив Фёдору Михайловичу на ходу: «Ожидайте»; она скрылась за тяжёлой дубовой дверью.

– Нет, это уже ни в какие рамки! – Возмущаясь, думал про себя Достоевский. – Сколько же можно меня здесь держать?

Врождённая стеснительность, однако, не позволяла нашему герою предпринимать более решительных действий. Некое шестое чувство подсказывало ему, что если он попытается проникнуть без приглашения в кабинет главреда, то он вторгнется в чужую тайну и, соответственно, совершенно определённо никакого аванса не увидит, как и перспективы печататься в данном издательстве.

Минут через пятнадцать его тяжкие раздумья были прерваны – произошло чудо и из кабинета Иуды Эукариотовича выплыла, поправляя сбившиеся очки и растрепавшуюся причёску секретарша.

Она проследовала к своему столу, затем тихо и мечтательно произнесла:

– Можете войти.

Фёдор Михайлович вскочил, обрадованный, и подбежал к кабинету главреда, после чего тихонько постучался в дверь. Не услышав приглашения войти, он беспомощно посмотрел на секретаршу. Та, глянув на него блестевшими от искорок веселья глазами, сказала:

– Проходите, проходите, не стесняйтесь! Шеф в хорошем настроении.

Он, глубоко вдохнув, открыл тяжёлую дубовую дверь и обнаружил, что за ней находится ещё одна дверь.

– Так вот почему редактор не услышал, как я стучусь! – Понял он.

Достоевский постучался в следующую дверь и услышав наконец-то долгожданное: «Да-да, войдите»; приоткрыл вторую дверь. Бочком протиснувшись сквозь неё, он, будучи ослеплён обстановкой кабинета, просеменил к столу главреда.

– А-а, Фёдор Степанович! – С напускной вежливостью сказал главред. Проходите, пожалуйста, присаживайтесь.

– Михайлович. – Поправил его Фёдор Михайлович.

– Михайлович. Да. Фёдор. – Без тени смущения произнёс Иуда Эукариотович – худощавый лысеющий мужчина, с водруженными на переносицу прямоугольными очками.

Достоевский долго не решался выбрать какой бы то ни было стул. Покрутившись вокруг наиболее понравившихся ему двух стульев, он всё же выбрал один из них и неловко сел на краешек.

– Ну что ж, Фёдор Николаевич. – С места в карьер начал главред, доставая из ящика своего стола объёмистую рукопись «Преступления и наказания». – Да уж, пришлось нашему редакторскому отделу попотеть над вашей рукописью! Пока, понимаешь, разобрали ваши каракули. Простите, конечно, но вы не пытались приобщиться к компьютеру, работе с текстовыми редакторами?

– Э-э-э. Кхм. – Фёдор Михайлович не знал, что сказать. – Разумеется пытался, но всё ж, голубчик, не по мне всё это. Уж больно тяжело даётся грамота компьютерная. Не получается. Да и денег нет, компьютеры эти бесовские покупать.

– Ладно, ладно. – Примирительно сказал главред. – Но вы бы, всё-таки, наняли наборщика текстов. Берут они сейчас копейки – конкуренция бешеная. Это бы значительно ускорило процесс вычитывания и правки первоначального текста. Да и не ходили бы сейчас, не обивали бы пороги. Представляете, сидя дома отправляете нам по электронной почте свой роман и ждёте. Год-два – не больше!

– Да, да. – Согласно закивал головой Достоевский. – Но мне бы, знаете, аванс для начала, чтобы, так сказать, имелась возможность кого-то нанимать.

Главред приподнял очки, нацепленные на переносицу, и серьёзно посмотрел на Фёдора Михайловича.

– Тут, Константин Михайлович, загвоздка одна есть. – Сказал он задумчиво.

– Какая такая загвоздка? – Внутри у нашего героя всё похолодело.

– Видите ли, то, что вы излагаете на пятистах страницах убористым почерком, можно уложить максимум в двадцать страниц. История вашего главного героя… э-э-э, Раскольникова, кажется, вообще никого не способна взволновать. Нет интриги, загадки какой-то, что ли.

– Но это же психологический отчёт преступления… – Начал было Фёдор Михайлович.

– Дослушайте меня, пожалуйста. Я же вас не перебиваю. – В голосе главреда послышались стальные нотки. – Всё у вас на поверхности: Раскольников пошёл, убил процентщицу, убрал лишнего свидетеля, а потом, можно сказать, залёг на дно, но, не выдержав мук совести, сдался полиции, после чего отправился на каторгу, где духовно преобразился. Надо вам сказать, что роман вам лучше назвать «Идиот». Именно так и будут его называть читатели, хохоча до слёз… В том, конечно, случае, если дочитают, не заснув, до сцены, когда он явился с повинной к следователю.