– "Вы пьете?"– спрашивает она.-"Вы напиваетесь?"
– "При таком стиле жизни вы умрете в 30 лет, а может быть в 40!" пронеслась пустынным вихрем пара предложений, облитая глазурью ее харизмы и приятных черт лица, надев мне на горло, удлиняющую шею ,африканское ожерелье. Удушье от прямоты.
"Но я творю со своей жизнью то, что творит поэт со словами и опытом " – с зудящим спокойствием отвечаю я.
"Я не хочу об этом говорить. Я не для этого с вами здесь"– отвечает она густым голосом.
"Я хочу стать гением" – произношу я.
"Я так не думаю"– и тяжелым ножом мясника были порезаны, только проявляющие у теленка признаки воли жить, не подавшего даже голоса от возвышенной беспомощности, в которой скрыта красота всех начинаний и предположений. Кровавая смерть, замеченная остальными как бархатная – ошеломительная скрытость – замаскированная под искренностью – которая притягивает. Под шубертовскую Аве Мария понеслась я, спотыканием рвя асфальт в клочья.
Я еще не понимала, что ее видение напрочь содрало во мне всякую надежду на допустимость ошибок, которые я часто совершаю, она стерла любую вседозволенность, которая иногда говорит голосом сирен. Какое безнадежное утопание в горьком шоколаде ее видения. Слезы текли, опустошая голову и грудь. Теперь я парус, влекомый дыханием одной ее ноздри. Под реквием Моцарта я заглянула в себя и не нашла там даже этикетки, заново выворачивая майку души я не могла найти эту этикетку. Она обокрала меня. Она отрезала ее зубами, которые стрекотали из-за быстрого движения губ. Какая безобидная кража. Под реквием Моцарта я рычала с удручением – от кражи, которая не была определена как кража.
"Я помогаю вам, вы человек"– говорила она.
"Я помогаю вам, вы человек" – это змеиное предложение перевернуло все с ног на голову.
Что значит помочь? Что значит помогать? Разве это не выражение своих навыков, которые не нуждаются в строгой оценке со стороны, которые уже изначально надушены отношением с полузакрытыми глазами, на то как в действительности эта помощь работает. Замечается сам акт желания помочь. Какая скользкая и лентяйская деятельность – помогать. Что это за невинное овладевание и подавление другого? Если нечто выдается за что-то приятное, хотя это по сути является самодовольным проявлением своего опыта. Вам говорят, что хотят помочь, намекая, что это действительно поможет, что для вас имеется что-то, в чем вы действительно нуждаетесь. Но откуда помогающим об этом известно? Если мне даже это неизвестно во всей полноте.
–"Я хочу стать гением, я хочу публиковать свои сочинения!" – говорю я.
–"У вас ничего не получится, никто не будет этого делать!"– снова отрезает Пани Рената.
Громогласное ветвление, кружение и стеснение всего в воронке непонимания и вопрошания. Какое угнетение. Она мне подарила в своих обволакивающих манерах спокойного тона, который может разразиться укусом комара и превратиться в нечто удивительное. Почему сомнения на счет собственного будущего, вытащенные ею наружу, вдруг стали гореть с дымом и треском? Ведь они все время шагали стеснительной походкой у меня в голове, но вдруг, встав передо мной в пышном смокинге, заговорили властно и нетерпимо? Что ж, если она подцепила их когтями всех своих нежных пальцев, мне необходимо заняться собой. С голодной грудью я бродила и металась в сырости пива. Искала на дне кружек паузу, конец той глубины, которую ощущала в груди. Какая угнетающая просторность, через которую проходили чужаки в грязной одежде, хотя может быть и приятные детишки, которые представлялись хулиганами с палками.
"Что я могу прямо сейчас начать делать со своей жизнью?" – вопрошала я.
"Я должна ждать, когда поступлю в университет и там начну усердно заниматься философией" – бормотала я в изношенной надежде.
"Что сейчас?" – Однажды или даже дважды я видела ходящее оранжевое пятно, в следующий раз я уже увидела монаха в оранжевом одеянии, который раздавал пригласительные листовки.
"Приходите к нам в храм! У нас бесплатная вегетарианская еда! " – говорил он. Из его носа текла сопля, но никак не испортив его имидж, она соблазнялась законом тяготения.
Через некоторое время – после того я занималась всякой чушью, отупляющей все прорастающее в уме, – готовилась к экзаменам, учила чешский – я все-таки пришла в воскресенье на их программу. Полотна с Кришной. Движения в танце. Открытые рты. С легкой, пушистой удивленностью, я думала – "Чем они здесь занимаются? Почему так восхваляют кого-то?"Я не отпускала из рук куртку, которую пришлось снять, ведь это был дом. Дом загримированный под храм.В верхней одежде там не ходили. Я положила куртку в угол и сама нашла себе что-то вроде угла, точнее немного простора, но все-таки воспринимала я его как угол. После долго наблюдения за прыжками без скакалки, за возвышенным спортом, с претензией на абстрактность, я скользила в собственных вопросах. Начался прием "ПРАСАД". Мы начали есть.
Читать дальше