М. Сотрино - За закрытой дверью

Зимней ночью в мороз под сорок, в лесу между поселками знакомый парень менял колесо на грузовике. Снял спустившее, наживил другое, и в это время грузовик сорвался с домкрата, придавив ему кисть левой руки. Сумасшедшая, бесконечная боль. Он пытался выдернуть руку, пытался подкопаться под нее ключом. К боли добавился страх, страх быстро перерос в ужас. Боль и ужас разрушили разум. Он бил прижатую руку ключом у запястья, чтобы сломать ее, не смог, затем решил сломать ее в локте, тоже не получилось. В безумии боли, крика и страха, стал рвать свою руку зубами и грыз ее до тех пор, пока не потерял сознание. Он не посмотрел на часы, не надеялся на помощь, он сам бился за себя, сколько смог, но перед тем, как он потерял сознание, его глаза послали в мозг свет фар ночного рейсового автобуса. Парень долго лечился, сначала в хирургии, потом в психиатрии. Первым его осознанным делом было то, что он сжег удостоверение водителя.

Садился густой, напряженный вечер, стало ясно, что до ночи мне не выбраться. Я пошел домой. Успел до темноты, иначе бы не нашел. В доме на ощупь поднял доску, положил один ее конец на порог, прыгнув наугад, отломил кусок. Наломал охапку, пробрался через завал к печи и так же наугад сложил их вовнутрь. Поджег щепку зажигалкой, а от нее занялись и доски. На кухне появилось освещенное пространство, приготовил еще дров и добавил их к тем, что уже горели. Потянуло теплом, сел на подоконник напротив огня, стал смотреть на него. Сухие доски не постреливали, горели ровно, ярко и как-то молчаливо. Дым бесшумно шел вперед и поднимался вверх.

Она стояла далеко внизу, у самого основания лестницы, вокруг нее было темно, не было видно лица, лишь расплывчатый силуэт. Но я знал, что это она. И я знал, что не надо идти вниз. И все-таки сделал один шаг, другой. Остановился. Ждал, повернется или нет. Она не чувствовала того, что я близко, не ощущала моего взгляда. Была одна, но не одинока, и в этом было что-то нехорошее. Ее последнее письмо ко мне – выдержка из Пауло Коэльо, «нельзя никого потерять, потому что никто никому не принадлежит». А я пожалел Коэльо еще тогда, когда впервые прочел это у него. Бедняга видимо никого никогда не любил, не умирал, не горел безысходностью ненужности, не разрывался от желания быть любой вещью в руках любимого человека. Ждать взмаха ресниц, движения губ, быть готовым отдать любую часть тела, отдать свою жизнь. Я хотел бы принадлежать.

Вышел на улицу, не городская ночь. Окутывающая непроглядная тьма, не видно руки, поднесенной к лицу. Неумелый робкий дождь. Я один в этом вязком растворе мира.

– Неужели кто-то еще есть на земле?

– Конечно, нет, – ответил Мир. – Мы с тобой вдвоем летим в черную дыру, и скоро нас тоже не станет.

– Неправда, еще сегодня утром я видел людей.

– Ты нарисовал их в своем воображении.

– Завтра я вернусь к ним.

– Ты уверен? И знаешь, зачем? Кто-то отвел тебе место в своем Мире? Ты не думаешь, что ты просто мираж?

– Я не оставил реальности? О древе суди по плодам его. Не было плодов?

– И судить об этом будем не мы с тобой. Результат узнаешь ты один. Это потом. А сейчас ты же хотел одиночества?

– Я и так одинок.

– Это внутри. Впрочем, многие мечтают об уединении в скиту, а на самом деле боятся этого.

Он замолчал, а я не ответил, нечего отвечать. Он прав.

Вернулся в дом, снова осторожно перебрался через завал досок и неожиданно привычно запрыгнул на печь. Снял куртку, постелил ее, лег. Тепло. Вот бы еще вытянуться во весь рост, как раньше. Нет, вырос. Согнуть ноги в коленях или лечь дугой?

Сначала появилась Таня, она выглядела свежей, веселой, уверенной. Смотрела мне в глаза и что-то говорила. Надо прибавить звук, звук не прибавлялся. Вдруг экран телевизора резко расширился, и в нем оказался почти весь наш класс. Толпа шумно группируется позади стола, собираются фотографироваться. На память. Сейчас появится фотография, та самая, которая лежит в моем альбоме. У двери стоит Ира, красивая, бледная. Ей кричат:

– Ира! Ты как здесь? Ты вернулась?

– Нет. Это вы вспоминали обо мне. Меня нет. Я ушла.

Ира исчезла. Она погибла. Давно.

Проснулся, когда рассвет чуть наметился. Тело болело, шея тоже, давно не спал без подушки на кирпичах. Душно, разделся по пояс, пошел к роднику, считая шаги, их восемьдесят три. У водопада снял с себя все и спиной вперед упал в запруду. Тело обожгло, дыхание перехватило, я выскочил на берег. Восторг! Фандорин любил полежать в ванне с ледяной водой.

Акунин не любит русских. Откровенно. Зло. Они у него все напыщенные дураки, если не сказать больше. Они не умеют мыслить, строить планы, а если план все – таки появляется, то он, в отличие от планов противника, оказывается плохим и потому проваливается. Просто этим русским всегда везет, а везет известно кому.