Игорь Редин - Синий роман

Снег ложится на твои плечи. Уже давно за полночь, а тебе не спится. Ты танцуешь на заснеженных крышах домов, пугая бездомных котов, перепутавших зиму с весной. Сон с любовью. Чай с вином. Гарольда Бадда с Биллом Шарпом.

Нагая нагоняет нас. Ветер может многое, но не всё. Он может принести и унести лето, но не в состоянии удержать осень. Нас нагоняет нагая любовь. Ты танцуешь в ритме ночи, заслоняя полнеба вороньим крылом своих волос. Ты, как любовь, нага. Снег сгорает со стыда, стесняясь твоей наготы. И превращается в дождь. Крыши плачут, провожая в последний путь зиму. В город пришла весна.

Костя сидел на открытой террасе местного кафе и сквозь меню увлечённо изучал бёдра официантки. Он бы с превеликим удовольствием заказал себе именно их. В меню было всё, а бёдер не значилось. Что ж, придётся ограничиться традиционным кофе.

Негромко звучала старая, но до сих пор актуальная песня: «А женщины, те, что могли быть, как сёстры, красят ядом рабочую плоскость ногтей…»

– Пап, а для чего людям ногти? – «…и спросила кроха». Кроха была упитанным щекастым карапузом лет четырёх. Они сидели за соседним столиком и ели мороженое.

– Женщины с их помощью ловят самцов…

– А мужчины?

– Они их грызут. Некоторые на отходняке, а некоторые для того, чтобы завладеть этим несовершенным миром и сделать его лучше.

«Идиот», – подумал Костя – для этого зеркало ему не понадобилось – встал из-за стола и, не дожидаясь кофе, направился к дому.

Путь домой пролегал мимо выставочного зала, и поскольку часы на его руке имели сугубо декоративное значение, он решил зайти и приобщиться к прекрасному.

Работ было много. Он миновал зал скульптуры и, задержавшись в зале номер два – там размещались живописные полотна, – заинтересовался одной картиной. Она называлась «Галерея». Возле неё стояла молодая стройная женщина. Костя подошёл и, тихонько кашлянув, сказал:

– Интересная работа.

Она обернулась, оценивающе взвесила его взглядом и произнесла:

– Да. Моя любимая из тех, что здесь находятся, – женщина была не только стройна, но и красива.

– Я тоже частенько прихожу сюда, – соврал он, – и, похоже, наши взгляды совпадают.

– А что Вам ещё тут нравится? – спросила женщина.

Костик оглянулся по сторонам в поисках спасительной детали и, увидав огромного толстого кота, радостно ответил:

– Кот.

Она посмотрела на ленивое животное – тот лежал прямо посреди зала, – улыбнулась и, ничего не сказав, вновь повернулась к картине. Похоже, время его полуторанедельного воздержания станет взрослее ещё на одну ночь.

По причинам никому не известным, он прошёл свой двор и оказался в чужом, впрочем, как две капли портвейна, похожем на тот, где жил сам. Там красная кошка, играя со своими длинными волосами, запуталась в них и теперь жалобно мяукала. Костя подошёл и осторожно помог ей выпутаться из сложившегося положения.

– Спасибо, – услышал он.

– Ты умеешь говорить?

– Нет. Она не может.

Он обернулся. Перед ним стояла молодая и стройная женщина с осенью на лице. Та самая. Незнакомка с выставочного зала.

– Она может только убегать из дома и попадать во всякие неприятности.

– Необычный зверь, – намекнул Костя на редкий окрас и пышную шевелюру кошки, возвращая хозяйке её сокровище.

– Да, – подтвердила она его наблюдения, – очень редкая порода. Называется: «Необычная волосатая».

– Наверное, дорогая? – предположил он, а сам подумал: «Я бы с тобой покувыркался».

– Не знаю. Она мне досталась бесплатно.

– И как же зовут эту бесплатную драгоценность? – поинтересовался Костя.

– Москва, – ответила она, а потом, сказав: – пойдём, – взяла его за руку и потянула к подъезду.

– Куда? – он не упирался и спросил скорее машинально, нежели…

– Ни куда, а зачем.

– Ну, и зачем?

– Я помогу тебе, – тихо сказала она и поцеловала мирно мурлыкающую у неё на руках, необычную волосатую кошку прямо в нос. Розовый нос был холодным и мокрым.

Квартира, в которую они вошли, была самая обычная, если не считать огромного количества книг и полного отсутствия зеркал.

Она подошла к шкафу, взяла с полки диск Майлза Дэвиса "Ту-Ту" и вставила его в проигрыватель.

Труба с сурдиной выматывала нервы, натягивая их в струну, и грозилась оборвать ее еще до того, как та издаст первый звук. Но та же труба, с той же сурдиной заставляла забывать, что есть такой элемент человеческого организма, именуемый нервами, успокаивая их до полного отсутствия.