Хьюберт Селби-младший - Реквием по мечте

Два подростка вошли в ломбард вместе с Сарой. Мистер Рабиновитц прошаркал навстречу, добрый вечер, миссис Голдфарб. Добрый вечер, мистер Рабиновитц, хотя я не уверена в том, что он действительно добрый. А как вы? Ох, он прикрыл глаза, ссутулился и опустил голову, ну что я могу сказать? Я один в своей лавке, а мой жена пошла на шопинг mit наша дочь Ракель для нашего малыша Иззи, и они все еще не вернулись. На обед я буду кушать холодный язык, но без ржаного хлебца… немножко редьки и горчица, но без хлебца, ай… Он пожал плечами, покачал головой, и на ужин, наверно, холодный суп, если она не вернется, вы хотите свой телевизор? А сколько уже маленькому Иззи? О, он такой хорошенький, так бы и съел его маленькие пухленькие ножки. Да, если вы не возражаете. Я взяла с собой этих милых молодых людей, чтобы они помогли мне довезти телевизор до моей квартиры, – такие милые мальчики, помогают несчастной матери – слава богу, он прикатил его сюда на подставке, нам легче будет доставить его домой. У меня сейчас с собой только три доллара, но на следующей неделе я… Берите, берите, он снова пожимает плечами, опускает голову: я действительно надеюсь, что он не увезет его снова, прежде чем вы заплатите за этот раз, не так, как тогда – он закладывал телевизор уже три раза за месяц, и сколько времени понадобилось, чтобы вам расплатиться? Иззи на следующей неделе уже годик будет, во вторник – о-ооо, вздох Сары был глубоким и долгим, – кажется, еще вчера Ракель играла в куклы, и вот… Сара отдала три доллара, свернутые и припрятанные в блузке, мистеру Рабиновитцу, и он, прошаркав за прилавок, сунул их в кассу, аккуратно сделав пометку в блокнотике с надписью ТВ САРЫ ГОЛДФАРБ на обложке. Все страницы в ней были заполнены колонками цифр и дат за несколько лет, фиксировавшими выдачу денег Гарри, когда тот закладывал телевизор, и суммы, уплаченные его матерью при выкупе. Подростки начали толкать подставку с тележкой к выходу из ломбарда на улицу. Миссис Голдфарб, могу ли я задать вам вопрос – надеюсь, вы не воспримете его слишком лично? Сара пожала плечами: сколько лет мы знаем друг друга? Он покачал головой вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Да уж, и не припомнить. Почему вы не рассказать об этом полиции, может, они поговорить с ним, и он перестанет красть ваш телевизор, а может, они посадить его на несколько месяцев подумать, а потом он стать хороший мальчик, любить вас и больше не красть ваш телевизор? О-ооо – еще один долгий глубокий вздох – мистер Рабиновитц, я не могу – она пылко прижимает руку к груди – Гарольд мой единственный сын и родной человек. Он единственный, кто у меня остался. Все остальные умерли. Остались только я и Гарри… Мой сыночек, моя кровиночка. И кто знает, сколько у меня осталось времени, – ай, такая молодая женщина – она отмахнулась от его замечания, – чтобы помочь моему сыну. Он последний в роду. Последний из Голдфарбов. Как я могу превращать его в преступника? Они посадят его с ужасными людьми, которые научат его ужасным вещам. Нет, он слишком молод. Он хороший мальчик, мой Гарольд. Он просто немножко озорник. Когда-нибудь он встретит хорошую еврейскую девушку, успокоится, и я стану бабушкой. До свидания, мистер Рабиновитц, – она помахала рукой, выходя на улицу, – передайте привет миссис Рабиновитц. Аккуратнее на выходе, мальчики. Эйб Рабиновитц кивал, глядя вслед ей и мальчишкам, пока они шли мимо немытых окон его лавки – до тех пор, пока они не исчезли из вида. Он перестал кивать и укоризненно покачал головой. Ай, что за жизнь такая. Надеюсь, она уже пришла. Мне не хочется есть холодный суп. В моем возрасте мужчине нужна горячая еда для желудка и горячая вода для ног. Ай, мои ноги. Аххххххх… Что за жизнь. Tsouris… tsouris…

Когда подростки ушли, Сара снова пристегнула телевизор цепью к радиатору. Она включила его, подключила антенну и, усевшись в кресло, посмотрела рекламу Procter & Gamble и какой-то сериал. Она поджимала губы, глядя, как люди на экране чистят зубы и проводят по ним языком, доказывая, что на них не осталось налета, и искренне радовалась, когда у миленького малыша не обнаруживалось кариеса, но он был такой тощенький, ему нужно бы нарастить мясца. У него нет кариеса, хвала Господу, но ему нужно побольше мяса на костях. Как и Гарольду. Он такой худой. Я ему говорю: ешь, ешь, у тебя же все кости наружу. Ради бога, это же мои пальцы. Ты что, хочешь, чтобы у меня жир свисал с пальцев? Я просто хочу, чтобы ты был здоров, тебе надо поправиться. Интересно, есть ли у Гарольда кариес? Его зубы на вид не слишком здоровые. Он курит так много сигарет. Мальчик снова оттянул губу. Какие красивые белые зубки. Когда-нибудь он вырастет и, может быть, начнет курить, и у него тоже будут желтые зубы, как у Гарольда. Нет, у него не должно быть кариеса, – и она продолжала смотреть в телевизор, где коробки отбеливателя, взрываясь, превращались в сверкающие белизной рубашки, а бутылки чистящего средства – в экзотических педерастичных персонажей, стирающих все свидетельства человеческого присутствия со стен и полов; усталый муж приходит домой после трудного дня на работе и так потрясен белизной рубашек и чистотой полов и стен, что забывает о всех бедах мира, он обнимает жену – о, разве она не худышка? Аккуратней, не сломай ее. Но она выглядит такой милой. Хорошая девушка. Содержит дом в чистоте. Моему Гарольду надо найти себе такую. Хорошую милую еврейскую девушку вроде этой. Муж подхватил супругу на руки, и они стали кружиться, а потом растянулись на сверкающем полу кухни, и Сара наклонилась вперед, надеясь увидеть что-то интересненькое, но они просто смотрели на свои отражения в линолеуме; потом на столе появился артистично сервированный телеужин, а когда муж с энтузиазмом воскликнул, как она прекрасно готовит, домохозяйка улыбнулась Саре, вроде как заговорщицки, Сара улыбнулась и подмигнула в ответ и не сказала ему, что это был телеужин, и счастливая пара смотрела друг другу в глаза, поедая ужин, Сара была за них счастлива, потом пересчитала деньги и поняла, что ей придется жить без обедов несколько дней, но телевизор того стоил. Ей не впервые приходилось жертвовать едой в пользу телевизора; а потом сцена сменилась, к больнице подъехала машина, и обеспокоенная мать поспешила по стерильным и тихим больничным коридорам к серьезному, как могила, доктору, рассказавшему о состоянии ее сына и что необходимо сделать, чтобы спасти мальчику жизнь, и Сара наклоняется ближе к экрану, внимательно смотрит и слушает, сочувствуя матери, и постепенно теряет терпение, доктор так подробно излагает причины возможной неудачи. Господи, это так ужасно… ужасно. Доктор наконец закончил излагать доводы за и против и теперь наблюдал, как несчастная мать мучается, принимая решение, давать согласие на операцию или нет, – Сара наклонилась еще ближе к телевизору, сцепив руки: соглашайся же… Да, непременно. Он хороший врач. Если бы вы видели, как он вчера прооперировал ту маленькую девочку. Он прекрасный хирург. Отличный парень. Наконец женщина кивнула, вытирая текущие по щекам слезы: хорошо, хорошо. Тебе надо поплакать, куколка. Он спасет твоего сына. Вот увидишь. Это я тебе говорю. Он прекрасный хирург. Сара смотрела, как лицо женщины становится все больше и больше, ее страх и напряжение были столь явными, что Сару пробрала дрожь. Когда кадр сменился и на экране появилась операционная, Сара посмотрела на часы и с облегчением вздохнула – до конца осталось всего несколько минут, и скоро счастливая мать будет улыбаться, глядя на своего сына, а доктор ей скажет: все позади – и он поправится; а в следующую минуту снова покажут больницу снаружи, только на этот раз мальчик будет идти рядом с матерью – нет, нет, она повезет его в инвалидном кресле к машине, и все будут счастливы, когда они поедут домой, а доктор будет смотреть им вслед из окна своего кабинета. Сара откинулась в кресле и улыбнулась, приятно расслабившись от уверенности, что все теперь будет хорошо. Иногда у них с Гарри бывают ссоры, но он хороший мальчик. Все будет хорошо. Скоро он встретит хорошую девушку, успокоится, и Сара станет бабушкой.