Катерина Томина - Awakers. Пробудители. Том 1

Поэтому теперь мы застряли в этой дыре посреди Ирландии.

И потом еще Пенелопа…

У нее такой вид, будто в этом жилище есть потайная комната, за которую ей заранее стыдно.

И Пенелопа вся такая…

У нее свежее лицо. В смысле не какое-нибудь пластиковое, как у милашек из телека – с дутыми губками, ресничками, как паучьи лапки, – а добропорядочное молодое женское лицо. Она не может быть намного старше меня, то есть значительно младше дяди Пита, и я удивляюсь: что их вообще связывает? Я не заметил колец.

Дядя Пит вообще заслуживает отдельной главы. Может, не очень большой, но я бы оставил на ней закладку. Не знаю точно, сколько ему лет, вроде не больше тридцати пяти. Он что-то вроде скелета в семейном шкафу. Когда я был маленьким, про дядю у нас дома говорили в основном шепотом, а приветствовали, не протягивая руку, а закатывая глаза. Хотя появлялся он нечасто, потому что бóльшую часть времени был занят тем, что катался по свету, спасая то вымирающих слонов, то обездоленных китов, то прочую несчастную живность. Короче, из тех гринписовцев, которые не приматывают себя к деревьям скотчем, а занимаются реальным делом.

Мне не много о нем известно, но я знаю, что в силу своего увлечения дядя может общаться на нескольких языках, большая часть из которых бесполезна. А еще он совсем не похож на папу. Хотя тоже темноволосый, но почти смуглый, будто командировки в жаркие страны наложили отпечаток. Невысокий, жилистый, но что-то есть такое в его облике, отчего сразу видно, что дядя Пит – настоящий мужик. Ну и немножко джентльмен. По крайней мере, он всегда вытирает ноги, когда проходит в дом.

Он подходит ко мне, кладет руку на плечо, заставляя опуститься на стул. Потом наклоняется, хватает меня за подбородок и начинает разглядывать разбитый нос.

– Давно это у тебя?

– Что, нос? Да сколько себя помню…

Пенелопа смотрит, дядя хмурится: типа нашелся остряк. А потом выдает признание:

– Мне тоже нос ломали, когда я был примерно твоего возраста.

– Ну, – отвечаю я, – видимо, это семейное.

Думаю: сейчас опять будет хмуриться, а он усмехается, легонько (так ему кажется) шлепает меня по щеке, так что я долго моргаю от неожиданности, и добавляет:

– Не увлекайся.

В один прекрасный день дядя приводит меня в гараж, а там уже стоит она – барабанная установка. Он извиняется, говорит, что не знал, подойдет ли такая, потому что он ничего в них не смыслит, но хотел сделать сюрприз, и – вуаля. Пока он стоял, извинялся, я был готов кинуться ему на шею. Понимаете, у меня никогда не было своих барабанов. Тогда мы с самого начала репетировали у Кори: вроде как вместе учились, так что инструменты были у него. У нас дома просто некуда было их деть. Гараж использовался под мамину мастерскую, а репетировать в доме мне бы никто не позволил. Да и не хотелось бы, чтобы домашние слышали, как я тупо стучу в барабаны. Это слишком личное.

Это был странный и счастливый период в моей жизни. Я как следует высыпался, хоть и вставал рано. Стучал в барабаны до одури, а когда уставал, шел сидеть под своим любимым деревом на опушке. Оно прямо как с картинки вылезло. Знаете, были такие раньше в моде: чистое поле и дерево посередине. Вот у меня было такое дерево! Никто больше на него не претендовал, так что я мог приходить когда угодно: книжки читать, сочинять песни, курить, просто думать. Пенелопа уже знала о моей привычке, иногда давала мне с собой термос горячего чая с корицей и какой-нибудь сэндвич или кусок пирога. Пенелопа вообще потрясающе готовит, у нее даже сэндвичи особенные. Брат оставался равнодушным к ее стряпне, в отличие от нас с дядей Питом. Честно, я никогда не отличался хорошим аппетитом – наверное, от мамы унаследовал привычку. Хотя, может, это у нас вообще семейная черта, поэтому все такие тощие. Так что сначала я не обходил вниманием ее кулинарные шедевры из чистой вежливости, а потом уже потому, что это было действительно вкусно. Я обожал наши семейные ужины, начиная с дурманящего аромата приправ (уж на приправы Пенелопа не скупилась), заканчивая приятным ощущением сытого умиротворения, когда тарелки были опустошены и мы в шутку спорили, кто в этот раз заслужил право мыть посуду. Я и сам нередко крутился вместе с Пенелопой на кухне, помогая что-нибудь почистить и нарезать. Ничему не научился, конечно, зато удавалось стянуть какой-нибудь «спойлер» к предстоящему ужину.

Мы тогда мало общались с братом, зато здорово подружились с ней, с Пенелопой. Она совсем не обращалась со мной как с маленьким. Да и дядя Пит тоже. Мне было так хорошо, и я был такой хороший. Правда, очень жаль, что Монти не оценил этого всего. Он все строил из себя неприступную скалу, а я позволил найти к себе подход – легко позволил. Наверное, одним для счастья нужно больше, чем другим. Или что-то совсем другое.