Янос Рувер - Шизофрения, передающаяся половым путём

Движение болтающихся ручек вниз. Закрыт был один, второй, предпоследний. В коридоре пусто. Совсем темно. Это плохо, это очень плохо… Выбора не осталось совсем.

Последний кабинет.

Движение болтающейся ручки вниз и – дверь открылась.

Старина? Как ты? До сих пор ошиваешься калекой в прошлом?

Дверь открылась со странным вздохом сквозняка.

– Старина? Ты как-то неестественно поверхностно обледенел, – папа навёл на меня объектив фотоаппарата и щёлкнул затвором.

– Ты почему такой мокрый? Совсем что ли? – мама встряхнула меня, посыпалось на пол каплями, – иди, мойся, переодевайся и есть садись! Где шлялся опять? Куртку порвал…

Папа подмигнул и сбежал в комнату.

Позже, сидя на кухне – водил вилкой в тарелке. Жуткая усталость и апатия навалились, тянуло спать. Пошёл в спальню, чтобы не уснуть за столом. В гостиной увидел: папа поставил фотоаппарат на штатив, быстро отбежал, поцеловал, глядя на объектив, маму, что сидела за высоким трельяжем и красилась.

Ослепила вспышка.

Надпись прямоугольным трафаретом казённой краской по зелёной табличке: «Отдел кадров».

Дверь открылась. Очень горячо стало. Горячо и душно. Это мешало говорить. В горле сухо и мысли не могли чётко сформироваться. Мне послышался голос женщины из-за деревянной стойки, вмурованной в стену, выступающей неким оборонительным препятствием для незваных посетителей:

– Документы принесли? Давайте сюда.

Женщина лет пятидесяти, в синем костюме, с пышными волосами вынырнула из-за стойки, протянула короткую руку. Она нетерпеливо выхватила папку, открыла её и принялась вынимать содержимые в ней документы.

– Вы откуда к нам? По трудовой бирже или объявлению?

– Да, – ответил хрипло, с каким-то противным для себя придыханием.

Обстановка вокруг, слышимый шум непрекращающихся переговоров из глубины кадрового кабинета (там, за спиной женщины в синем, перегородками-стенками – было ещё помещение) не представляли возможности сосредоточиться, дать себе указания о должной моменту линии поведения и характере себя как героя ситуации.

– Так-так, – из папки вытащили тетради и отдали мне.

Взял их и положил себе во внутренний карман, запахиваясь.

– Снимайте-снимайте, пока… Жарко у нас. Присаживайтесь, проходите. Сейчас быстро оформлю.

Женщина открыла часть верхней поверхности стойки, словно шлагбаум, впуская. Уселся на чёрный убогий стул казённый и принялся ждать разрешения возникшего акта.

В глубине кабинета говор стих до громкой тишины. Женщина села на своё место, поискала в секретере среди бланков – нужный. Нашла, принялась его заполнять. Бюрократический скрежет врезался в память: звук шариковой ручки по бланку, еле уловимая возня за перегородкой.

Всё для них шло будто по плану. Администрация работала системно, как нормально функционирующий организм, невзирая на случайную перемену-паразита в виде возникшего ошибкой меня.

Прикрыл глаза, охватила негоподобная дремота: ведь сделано, чёрт возьми! Ведь организмом был пройден этап этот, хорошее достижение свершилось. Большой и важный, серьёзный труд, большое и важное серьёзное путешествие от «a» до «b» завершено, пусть и не так, как представлялось: мой статус «пациент» негаданно сменился статусом: «работник диспансера».

Но так (провидение!), было лучше! Так ведь легче (будет) добиться нужного. В стане чужих стать своим.

Глаза наливались тяжёлым. Приятная слабость с усталостью давила на плечи, на седьмой шейный позвонок. Подсознание закрылось, бросилось вниз, в нугу мимолётного успокоения, отставило в сторону реальность, отмахнулось от неё надоедливо, оградилось бессловесной музыкой сопровождения антиреализма.

Оно проиграло.

Звонко рассмеялся внутри младенческим.

Пусть только эта женщина пишет и пишет, не останавливаясь, продолжает писать. За это время можно прилично отдохнуть…

Глаза открылись на непродолжительный миг: во сне дёрнуло, дух захватило от неминуемого воображаемого падения. Веки обрели лёгкость, в желудке ёкнуло.

Монохромный туман.

Передо мной – обветшалая деревянная стойка. Пустой, с рваным дерматиновым покрытием чёрный убогий стул. Замусоренный пол в крошеве стекла. Стены с ободранной штукатуркой, с облезлым плакатом. С потолка – хлопья извести на нитях паутины. Окно выбито, деревянные рамы заскорузлые, с останками из битого бетонного широкого подоконника. В проёме двери, в пыльном грязном коридоре – фантастический силуэт школьника в униформе лет десяти, что удивлённо застыл, не шевелясь.