Михаил Лялин - Солдаты армии Трэш

Завидев движение с моей стороны краем глаза, мудила быстро вскочил… но еще до этого я прыгнул через два сиденья в проход. И я оказался быстрее! К симфонии подключились медные трубы, извлекающие слишком низкие, зловещие ноты на октаву ниже, чем мне хотелось бы. Теперь я сидел на этом козле и крепко занялся обрабатыванием его лица. Так получилось, что его руки после приземления оказались прижатыми к полу моими коленями. То бишь я мог спокойно метелить его беззащитное лицо. Он пытался вертеть головой в разные стороны, но если я принимаюсь за работу, то выполняю ее качественно – удара с десятого от носа этого хуетеса остались только воспоминания, под обоими глазами налились мощные синяки, а передние зубы превратились в окрошку и провалились ему в глотку. Я закончил, чухан подо мной перестал дергаться. Последние ноты медных труб и тромбонов стихали в моей голове.

Я поднимаюсь (0:54) сам и поднимаю Тесака. Он будто создан для таких битв! На лице ни одного кровоподтека. Я спрашиваю, как так получилось. Он отвечает, что просто ушел в глухую оборону. И улыбается. Довольный! Я бросил взор на поле битвы: пол усеян битым стеклом, ветер врывается в разбитые окна, на стороне Тесака, как вырванный глаз, поскрипывая, болтается выдернутая из проема рама.

– Ты иди, подожди меня в тамбуре. Я здесь закончить должен, – как бы извиняясь, тихо проговаривает Тесак в пол.

Я оглядываюсь (0:55) на ворочающееся кровяное месиво на полу, оно еле слышно постанывает. «Прощай, приятель!» – с состраданием думаю о незнакомце. И удаляюсь, оставляя один на один жертву и агрессора (теперь, правда, непонятно кто есть кто).

23.11.02, Гатчина, 9:40

Прозвонил будильник. Я лежу в постели и читаю Библию. Точнее, Новый Завет. Кажется, что-то из Евангелия от Матфея…

«Итак, когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди. Истинно говорю вам: они уже получают награду свою.

У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая. Чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно». [1]

Клянусь, каждое прочитанное слово тройным эхом отзывается у меня в голове, а целый сонм ангелов и херувимов вторит голосу Книги и поет хвалебные песни Господу. В моей крови закипает адреналин. Он выплескивается мощными толчками в сердце, готовое вырваться от всеобщей радости слову Божьему из объятий грудной клетки. «Возрадуйтесь, ибо печальных дней будет не счесть», – поют хором ангелы в голове, а комната освещается прозрачным легким светом, который нисходит прямо с Небес, оттуда, где находится трон Господень. И кажется мне, что слышу голос Его самого, будто Он ко мне обращает свои уста сквозь пространство и время, и я уже начинаю различать отдельные слова, и свет новыми прозрачными волнами заполняет комнату, и я уже лечу, подхваченный ангелами, к пьедесталу Бога. Еще чуть-чуть – и я пойму смысл слов Господа, еще чуть-чуть…

– Эй, соня, давай вставай! Жрать подано!

Я отложил книгу в сторону, поднялся и принялся делать зарядку. Для начала я осмотрел все свое тело: кроме огромного количества пожелтевших синяков я обнаружил крупный кровоподтек на правом локте, разбитую в лохмотья кожу на костяшках пальцев обеих рук (в этих местах образовалась тонкая кровяная пленочка) и, наконец, длинный неглубокий порез на сочленении кисти и лучевой кости правой руки. Я подкачал пресс, пару десятков раз отжался и поприседал до тех пор, пока в коленях не появилась легкая усталость.

Тесак приготовил непонятно откуда взявшиеся пельмени, нарезал целый кирпичик ржаного хлеба и намазал каждый кусочек маслом, промыл заплесневевшие соленые огурцы и, накрошив их в глубокую миску, сделал экспромтом закуску, сдобрив это все растительным маслом и добавив пару листочков зеленого салата и две-три помидорины. Я вообще-то не любитель особенных изысков в еде, но хавал приготовленное Тесаком с превеликим удовольствием. Шутка ли сказать, последний раз ел около суток назад!

– Игдетвоямама? – дожевывая последнюю пельменину, попытался членораздельно сказать Тесак.

– Работаетвночнуюсмену, – пробурчал я в таком же стиле в ответ.

Я собрал последним кусочком хлеба оставшееся на дне миски подсолнечное масло и отправил его в рот. Трапеза была закончена, я протолкнул еду в желудок тремя большими глотками клюквенного морса маминого приготовления и уставился на груду грязной посуды на столе. Очевидно, что мыть ее должен был я.