Михаил Лялин - Солдаты армии Трэш

Гуру вошел в состояние, близкое к религиозному экстазу. Казалось, слова льются через него из чьих-то более умудренных уст, будто это сам Господь говорит с нами. Моя головная боль начала заглушаться непонятными голосами. Они шли отовсюду – с потолка, со стен, из темноты. Они множились в бесконечном эхе коридоров памяти. Я завороженно смотрел на керосиновую лампу, и со временем мне стало видеться, будто лампа намного дальше от меня, чем это есть в реальности. Я не знаю, сколько времени прошло за этим разговором, я вошел в ступор, почти как тогда, в поликлинике. Я смотрел на керосинку, и мне казалось, что она бесконечно недостижима и находится в неком недоступном пространстве. Как ни пытайся, его не достичь. Вывела меня из состояния ступора фраза Кати:

– Мальчики, выйдите, я должна с Вождем переговорить!

Последнее, что я запомнил из речи патлатого человека, – вот эту фразу:

– И главное, ребятки, действуйте! Это ваше время! Пора брать бразды правления в свои руки.

24.11.02, коридоры памяти, вечер (ночь?)

Помню, долго блуждал по коридорам казавшегося мне маленьким домика. Кое-какие слова задержались все-таки у меня в голове, и я, скорее всего, смог бы уловить смысл монолога Вождя, если бы не одно событие. Я блуждал в полном загадочного мистицизма доме и вышел через один из коридоров в небольшую комнатку. В ней была лишь кровать, стул да небольшой столик, придвинутый к окошку. Бледный свет луны вплывал в незанавешенное окошко. На столе лежали бумаги, стоял огарок свечи со свеженаплывшим воском. Здесь, наверное, и находилась Катя все время, пока мы беседовали с Вождем. Одни бумаги были исписаны характерным для медсестер линейным почерком, на других значились какие-то цифры. Я оглядел еще раз комнату. На кровати определенно кто-то лежал: даже во тьме я чувствовал, как под одеялом бьется человеческое сердце. Я думал было уйти, но простое человеческое любопытство взяло верх и на сей раз. Может, этот кто-то спит, размышлял я. Сделав шага два, я очутился прямо у изголовья кровати. Я наклонился, дабы разглядеть лицо спящего. Это определенно была старуха – глубокие морщины на лице, впалые глазницы, черные мешки от времени, иссушенные черты лица… И наклонившись еще ниже, я почувствовал запах мочи и говна одновременно. Такой, знаете ли, сладковато претящий запах. Я принюхался. Да, все верно! Запах исходил из-под старухи. Я аккуратно, так, чтобы ее не разбудить, отогнул краешек одеяла и увидел на синей простыне в свете луны мокрые разводы.

«Надо срочно кого-нибудь позвать, – на меня нашла такая паника, какая никогда еще не находила. – Надо срочно кого-нибудь позвать!» – только и мерцало у меня в голове. Может быть, сюрреалистический вечер или спокойный размеренный тон Вождя, или вообще нахождение в одной комнате со старым обосравшимся человеком непонятно в каком конце дома привели меня в панику. «Надо срочно кого-нибудь позвать, иначе она может умереть!» – ни с того ни с сего возникла в мозгах опасность.

Я попытался позвать на помощь. Но это получилось настолько неестественно и глупо, что мне даже показалось, будто мой треснувший на половине фразы голос глохнет, проходя бесконечные пространства дома-загадки. Запаниковав, я бросился обратным путем и все орал и орал… Я не знаю, сколь долго это представление длилось, но закончилось оно Катиными пощечинами по моим щекам. Она призывала успокоиться и рассказать все мною виденное. Я запыхающимся голосом рассказал все. Она спокойно погладила меня по небритой щеке и сказала:

– Глупенький! Это моя мама, за ней ухаживает мой брат, пока я работаю. Она тяжело больна и нуждается в серьезной медицинской помощи. А ты, наверное, подумал, что она собирается за тобой по коридорам бежать?! – И она легко, как ветер, рассмеялась. И сам я себе уже казался смешным и глупым. – Иди на улицу, продышись!

Я послушно поплелся через дверной проход, рядом с которым простоял половину сегодняшнего вечера. Но перед тем как окончательно покинуть злополучную комнату с русской печкой, я оглянулся и поискал взором Вождя. Тот сидел в той самой позе, в которой мы и застали его, как только явились сюда. На лице играла мудрая улыбка, и свет разбегался и собирался на его оспенном лице. Слегка коптила керосиновая лампа.

25.11.02, дорога из Николаевской, ночь Мы возвращались из Ада. Вокруг нас горели костры, лаяли собаки, орали какие-то люди. Я шел, окончательно потеряв ощущение реальности. Как сторонний наблюдатель в музее живописи разглядывает картины, так и я наблюдал за всем происходящим со стороны, будто и не я это вовсе иду весь скрюченный от ночного холода с округлившимися от страха глазами. Меня до сих пор не покидало то ощущение ужаса, которое пришло с блужданием по этому странному дому, вид обосравшейся старухи и абсолютное смешение всех возможных запахов – начиная с испарений мочи и заканчивая терпким запахом косяка Вождя. Мы довольно давно уже шли по дороге слегка прихваченной ночным морозцем, но тело мое все никак не могло соединиться с душой. Кажется, будто лабиринты бревенчатого дома забрали в качестве уплаты за посещение часть самого дорогого, что есть у человека.