Алексей Рыбин - Черные яйца

– Ну да, Сережа у нас только свои песни любит слушать, – ехидно заметил Кудрявцев.

– Ну, отчего же, – прикрыл глаза артист. – «Битлз» я слушаю с удовольствием... Вы как, – нарочито-официально обратился он к Лекову, – насчет «Битлз»?

– Нормально, – ответил Леков, странно глядя на статного артиста. – Нормально насчет «Битлз».

– «Нормально», – вздохнул Отрадный. – Эх, молодость, молодость... Они гениальные композиторы.

Сказав это, артист снова прикрыл глаза и погрузился в самосозерцание.

– Глубоко, – констатировал Леков. – Глубоко. Гениальные, значит. Ну, ладно. Раз в консерватории так считают, я, что же, я ничего...

Артист не реагировал.

– Ладно, Рома, давай еще по двести и споем.

– Не много будет тебе?

– Ты чего, Рома? Я свою дозу знаю. Гитарку вашу можно взять, Сергей... по отчеству, извините, не помню?.. А?

– Не надо, не надо, – Кудрявцев быстро погасил пожар, заметавшийся в мгновенно открывшихся глазах Отрадного, пожар, который, кажется, вот-вот готов был расплавить дорогую золоченую оправу его очков. – Не надо. У меня есть гитара.

Он метнулся в кухню и через секунду вручил Лекову двенадцатиструнный инструмент.

– Специально купил, – сказал Роман. – Как, ничего?

– Говно, – коротко ответил Леков. Отрадный усмехнулся. – Говно, – повторил Леков. – У нас хороших гитар на заводах не делают. Не умеют.

– Ну, ладно, – пожал плечами Роман. – Как-нибудь с тобой походим по Москве. Поможешь выбрать...

– Если только по комиссионкам, – сказал Леков. – Ладно, сыграем пока и на этой...

С дивана, на котором восседал артист, донеслось какое-то сдавленное шипение.

– Последняя песня, – объявил Леков и быстро налил себе полстакана водки. – Называется «Время богов».

– Можно водки выпить? – глухо спросил Отрадный.

– Конечно, – Кудрявцев быстро поднес артисту требуемое. – И огурчик возьми, Сережа, огурчик.

– Спасибо. Отрадный залпом выпил водку. Леков, наблюдавший за ним с гитарой в руках, одобрительно кивнул.

– Ну, понеслась, – сказал он, когда артист прожевал и проглотил крохотный крепенький соленый огурчик.

Отрадный потянулся за сигаретой, его качнуло, и он вляпался растопыренной ладонью в блюдце с крупно нарезанными помидорами. Очень серьезно рассмотрев свои вымазанные в розовой помидорной кашице пальцы, артист, не найдя салфетки, потащил из кармана брюк носовой платок, попутно заляпав и черную рубашку, и собственно брюки, умудрился окропить скатерть и накапать на пол.

– У тебя гитара...

Язык артиста заплетался, лицо раскраснелось и покрылось капельками пота. Кудрявцев наблюдал за именитым гостем с удивлением. Прежде он не видел Отрадного в подобном состоянии.

Артист, конечно, выпивал. Но никогда – по крайней мере последние несколько лет – никогда и никто не видел его пьяным. Может быть, только родные и близкие, дома, ночью... В общественных же местах артист старался (и у него это получалось) выглядеть образцом трезвости. Живым символом здорового образа жизни. Раньше, в молодости, конечно, всякое бывало. Но за те несколько лет, которые сделали артиста популярным, и не просто популярным, но по-настоящему знаменитым, едва ли не символом поколения, которое он перерос давным-давно, – за эти годы артист успел так мощно «засветиться», дать такое количество журнальных, газетных, а главное, телеинтервью, такое количество концертов, выпустить столько пластинок, что иначе как трезвенника и борца за нравственность и чистоту искусства его уже никто и не воспринимал.

Он пел романсы на стихи русских поэтов, записывал народные песни, арии из итальянских опер, сам писал (и очень много). Концерты артиста длились иной раз часа по три. Он добился того, что в консерватории ему разрешили вести, правда, факультативно, уроки рок-вокала. Он считался первым и главным советским рокером, его, несмотря на сравнительную молодость, называли «дедушкой русского рока». Он застолбил этот участок и надеялся разрабатывать его до конца дней своих. При этом он не являлся циничным хапугой, а во всех своих убеждениях был искренен. Но то, что он услышал сейчас – от пьяного, грязноватого и грубого ленинградского парня, совершенно неизвестного самоучки с немытыми руками и обломанными ногтями, матерщинника и бездельника, – повергло артиста в глубочайшее смущение.

Он старался не терять лицо и не впадать в видимый посторонним восторг, однако он все-таки был профессиональным музыкантом. И он был потрясен.