Алексей Рыбин - Черные яйца

– За что? – изумленно спросил Александр. – Меня – за что повесят? Я же ничего такого...

– За бездарность, – улыбнувшись, сказал Эрнесто. – Понял? – Он подошел, присел рядом. – Затянуться-то дайте.

– Так все уже, – виновато сказал Саша, – «пятку» добили.

– Вот видишь, – заметил Эрнесто. – И я говорю: за бездарность. А вообще-то есть такое слово «товарищ».

– Я знаю, – сказал Саша. – В словаре Даля это слово обозначает разбойника, который со своими дружками грабит купцов и берет товар. Оттого и «товарищ».

– Нет, – твердо сказал Эрнесто, – ты не знаешь, что именно такое «товарищ». Нет у Даля такого определения. И именно поэтому тебя повесят. А те, кто знают, кто поймут – те сами вешать будут. Comprendes? [9]А теперь – пока, ребята.

Эрнесто поднял автомат, и грохот очереди ударил по Сашиным ушам – словно водой холодной из ведра окатили. Да несколько раз.

«Господи, – подумал Ульянов. – Господи, должно быть, это сны какие-то ко мне являлись. Вот, Глаша рядом сидит, задремал я, видимо, на бережку... Водки лишку хватил...»

– Барин, птичек-то возьмете домой? – спросила Глаша.

– Птичек? Каких еще птичек?

– Так вот же.

Ульянов открыл глаза. Глаша держала в руках маленьких, симпатичных дроздов со снесенными головами. Тушки держала.

– Домой понесем, барин, или здесь бросим?

– А кто их подстрелил-то? – тихо спросил Ульянов.

– Ну как это – «кто»? Че.

– Какой еще «Че»? Что за «Че»?

– Ну, Эрнесто-то, Эрнесто... Глюк. Это именно то, о чем Володя говорил. Много раз. Неужели этот глюк – настоящий? Конечно, галлюцинации разные могут быть, но чтобы так – реально?..

Тушки дроздов оттягивали руки. Надо же – маленькие, а какие тяжелые.

Это ж какой калибр должон быть у пуля, чтобы вот так, напрочь головы снести?

На Петровской набережной нахимовцы жрали скумбрию.

«Рыбкой пахнет», – мог бы сказать какой-нибудь гуляющий в этот погожий августовский день по площади Революции маленький мальчик, а папа или мама, контролирующие его действия и следящие за безопасностью своего чада, объяснили бы ребенку, что это за рыбка, где она водится и как отважные рыболовы добывают ее из суровых морских глубин.

Однако не было на площади Революции ни мальчиков, ни девочек. Вообще улицы города выглядели довольно пустынными. Поэтому вонь, распространяемая группой нахимовцев, невесть по какому случаю оказавшихся в тот день не в училище, а на Петровской набережной, не смутила обоняния ни детей, ни взрослых: площадь Революции – по крайней мере, та ее половина, что ближе к Неве, – была пуста. Теплый ветер гнал низкие облачка пыли по гравийным дорожкам, тихо шелестели листья деревьев, и не было на площади не то что людей, но даже собак и кошек.

Высокий юноша, нетвердыми шагами следовавший через площадь по направлению к Кировскому мосту, чувствовал себя в этом одиночестве двояко – с одной стороны, его радовал хотя бы внешний покой – о внутреннем говорить не приходилось, не было его, внутреннего покоя – но хотя бы никто перед глазами не маячил, не путался под ногами, не толкался и не шипел вслед каких-нибудь гадостей, что было для одинокого юноши делом обычным. С другой – странное беспокойство овладевало им, и чем ближе подходил он к набережной, тем более оно усиливалось.

Фамилия единственного прохожего, случившегося в этот час на площади Революции, была Огурцов.

Хоть и был он, Огурцов, человеком увлекающимся, склонным более к романтическому взгляду на окружающую его действительность, нежели к трезвому ее анализу, однако кое-какой жизненный опыт имел, и этот опыт говорил ему, что чем ближе он подходит к млеющим юношам в форме, тем больше вероятность того, что его стошнит прямо посреди площади Революции – стошнит истово, с земными поклонами, с кашлем и стонами, стошнит громко и живописно.

Разумом Саша (так звали Огурцова) понимал, что нехорошо это, если стошнит его прямо посреди площади Революции, нехорошо, опасно даже. Могут и в милицию забрать, а встретить начало дня в милиции – это уже совсем никуда не годится. Однако ноги сами несли его в сторону гранитного парапета, навстречу теплому ветру с запахом рыбы холодного копчения.

Запах этот был приятен Огурцову, он напоминал о прохладе и спокойствии пивного бара «Янтарный», о ледяном «Жигулевском» и хрустящих ржаных сухариках, о брынзе и сушках, о неспешной, через глоток, беседе со случайным соседом по столу. О том, с чего все вчера началось. Да и не только вчера. Большинство из того, что случалось за последние полгода с Огурцовым, начиналось именно в «Янтарном».