Владимир Козлов - Гопники

Когда доходим до ее дома, ясный перец, что от Быка толку ни хера не будет, и надо действовать самому. Бык остается ждать за калиткой, а я подхожу к двери и звоню. Открывает мамаша Гулькиной – высокая здоровая тетка, похожая на кобылу. Она, наверное, в молодости тоже неслабо ебалась, но сейчас ни у кого на нее не встает.

– Инна дома?

– А зачем тебе Инна?

– Поговорить надо.

– А кто ты такой?

– Одноклассник. Бывший.

В это время Бык начинает громко тошнить.

– Это еще что такое?

– Не знаю.

Мамаша Гулькиной отталкивает меня и выходит на крыльцо. Сквозь забор видно, как у Быка изо рта вытекает склизкая блевотниа. Она снова толкает меня, в этот раз сильнее.

– Забирай своего друга и уходи. И чтоб я вас здесь больше не видела.

– Ты что, охуела, сука – толкать меня? Счас въебу – хуй подымешься.

Я замахиваюсь на нее кулаком, она отступает к двери и заглядывает внутрь.

– Иван! Иди-ка сюда. Тут какие-то недоноски приперлись.

Иван, наверное, ее мужик или ебарь, и какой он – здоровый или нет, – я не знаю и на всякий случай съебываюсь через калитку.

Бык стоит возле лужи своей блевотины и вытирает рот рукавом куртки.

– Сваливаем, – говорю я ему, и мы бежим по переулку. Выблевавшись, он немного протрезвел. Добегаем до следующего переулка – вроде, никто не гонится. Останавливаемся и закуриваем.

– Хули ты малину испортил? Она бы ее позвала, если б не ты, долбоеб. Ты бы хоть дальше отошел, чтоб не так слышно было. А то подумала – какие-то алкаши, бля, пришли.

– Ладно. Хуй на нее.

– А к кому пойдем?

– Не знаю. Пошли на остановку, а там видно будет.

Проходим метров пятьсот – в переулок заворачивают какие-то пацан с бабой. Пацан пьяный и махает руками во все стороны, как пиздобол. Баба идет немного сзади и что-то ему орет. Они, наверное, поругались. Ни пацана, ни бабу я на нашем районе раньше не видел. Может, они здесь и живут, кто их знает?

Бык останавливается прикурить и начинает дрочиться со своей зажигалкой. Он где-то спиздил старую газовую зажигалку и теперь понтуется, типа деловой. Пацан не видит Быка и прет прямо на него. Бык прикуривает раза с десятого, прячет зажигалку и видит пацана, который сейчас в него врежется. Он берет сигарету в левую руку, а правую сжимает в кулак и бьет пацана в челюсть. Тот отступает, но не падает. Баба пищит. Бык стоит и курит, как будто ему все до жопы. Я стою рядом и жду, что будет, готовый, если что, помочь Быку. Пацан вытаскивает из кармана куртки бутылку вина – в ней осталось граммов сто – и разбивает о железный столб забора: делает «розочку». Бык отступает. Я кидаюсь на пацана сзади, но он увертывается и всаживает «розочку» Быку в живот. Баба снова пищит, как будто это ее саму «пописали». Пацан поворачивается ко мне. Ему лет двадцать или больше, и он уже такой упитый, что все ему по херу: «попишет» и дальше пойдет.

– Ты тоже хочешь?

– Нет, – говорю я.

– Тогда уябывай на хуй! – орет он на всю улицу, хватает свою бабу, которая опять пищит, как дурная, и волочет за собой.

Бык стоит, прислонившись к забору, и держится рукой за живот. На куртке кровь.

– Ему пиздец, – говорит Бык. – Припух пацан.

– Больно? – спрашиваю я.

– Терпимо.

– Идти сможешь?

– Смогу.

– Может, скорую вызвать?

– Какую, на хуй, скорую? Там неглубоко. Я же в куртке, еб твою мать.

Вся родня Клока уебала в деревню, и он захотел повыделываться перед нами, показать, какой он деловой в своей группе, где почти одни бабы. Типа, может ебать, кого захочет.

Он пригласил троих баб из общаги и меня с Вэком. Садимся за стол в кухне. Клок ставит литр самогонки и жратву. По телевизору – он у них стоит на кухне, потому что в комнате обычно спит малый – поет Леонтьев. Терпеть не могу этого сраного выродка.

– Выключи ты этого козла, – говорю я Клоку.

– Нет, не надо. Он нам нравится, – возмущаются бабы. Ладно, хер с вами.

– Ну, как вам наш город? – спрашивает Вэк.

– Нормально, – отвечает одна, ее зовут Оля.

– А учеба?

– Ну, и учеба нормально.

– А чем еще кроме учебы занимаетесь?

– Ну, на дискотеки ходим.

Клок разливает самогонку.

– Ну, за знакомство.

Выпиваем.

– А как вы своих пацанов делите? – спрашиваю я у баб.

– А зачем его делить? – говорит Таня и улыбается Клоку. Он подходит к ней, становится за стулом и берет руками за сиськи. Она не вырывается, а наоборот, поворачивается к нему, и они сосутся.

Мне, получается, достается третья баба – тоже Таня. Она похуже этих двух: некрасивая и в каком-то колхозном свитере – такие только в деревне, носят, наверное.