Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет

В продолжение всей беседы я молча сидел и писал слова в тетради.

В первый же день своей новой жизни, получив, по воле тюремного начальства, двух соседей – взрослых, пятидесятилетних мужчин,– я сразу положил себе за правило нарушать молчание только тогда, когда ко мне прямо обращаются с вопросом или просьбой. В остальное время держал рот на замке. Разгаданный мною принцип тюремного сожительства формулировался просто: живи как хочешь, но не в ущерб другим. Не прикасайся к человеку и к принадлежащим ему предметам. Не мешай ни в чем. Не лезь с советами. Не высказывай мнения. Но и сам занимайся тем, что тебе нужно, своим делом,– никто никогда не станет тебе мешать, отвлекать, если ты сам никому не мешаешь.

– Андрюха,– вдруг спросил Фрол,– что ты делаешь?

– Переписываю текст,– дружелюбно ответил я,– а что?

– Переписываешь текст из книги?

– Да.

– Зачем?

– Хочу кое-что попробовать.

– Например? – настаивал Фрол.

– Почерк изменить.

В серых глазах татуированного старика появилось изумление.

– И как ты его хочешь изменить?

– Полностью.

– Нет, ты не понял. Каким способом?

– Очень просто,– серьезно сказал я. – Каждый день я переписываю одну страницу текста из любой книги. Уже в течение одиннадцати дней. Но пишу не обычным своим почерком, а печатными буквами. То есть я намерен сделать так, чтобы рука – забыла. Отвыкла.

– Понятно,– осторожно прохрипел Фрол, перестал ходить и уселся на свою койку.

Действие кофеина прошло. Теперь завсегдатай лагерей на глазах становился угрюм. Я уже знал, что минут через двадцать его естество потребует новой дозы.

– А зачем тебе это?

– На всякий случай,– уклончиво произнес я. – Вдруг когда-нибудь мне придется отваливать навсегда.

– В бега, что ли?

– Вроде. Толстяк сдвинул белесые брови, сжал губы в нитку и сурово покачал головой.

– Ты тоже насмотрелся фильмов. Не сходи с ума, сынок! Тебе сколько лет?

– Двадцать семь. Мои сокамерники синхронно рассмеялись.

– Ты мальчик еще! – покачал головой Толстяк. – Мальчик, понимаешь? А мне скоро пятьдесят. Сейчас у меня есть деньги, дома, бизнес, все на свете. Причем – заметь – в сорок лет я еще ничего не имел. Ни домов, ни бизнеса, ни денег, ни перспектив. Так что не спеши, не горячись, не лезь рогами вперед. И ни в коем случае после тюрьмы не берись за старое. Брось, забудь, стартуй по новой. У тебя все впереди. Отсидишь свое, выйдешь, займешься нормальным делом, заработаешь деньги, детей будешь растить, жить, дышать полной грудью будешь. Зачем тебе весь этот шпионский бред? «В бега»? «Почерк менять»?

– Что ты к нему пристал? – перебил Фрол. – Может, человек наворовал столько, что у него пол-Москвы врагов. Ага. Пусть занимается, если ему надо.

Толстый умолк. Фрол повернулся ко мне.

– И что, Андрюха, получается у тебя твоя затея?

– Нет,– я с сожалением покачал головой. – Позавчера, на девятый день, я попробовал вернуться к обычной манере письма – никаких изменений.

– Не все так просто! – ухмыльнулся Фрол. – Природу не обманешь!

– Я попробую.

– Пробуй,– скептически разрешил урка. – Только я тебе вот что скажу. Был однажды такой интересный малый: Ленин Владимир Ильич. Может, слышал? После революции – когда у него уже была вся власть, когда жизнь кое-как наладилась – он заболел и стал умирать. Много народу тогда сбежало с деньгами. Все попрятались – кто в Европе, кто в Бразилии. Те, кто при Ленине стоял у власти, кто буржуев расстреливал и их бриллианты себе на карман поставил. Деньги, камешки, валюту – по швейцарским банкам рассовали. Пластические операции и так далее... Почерк тоже сменили. Ага. Короче говоря – все меры приняли. Потом Ленин умер. Пришел Сталин... – Фрол сделал театральную паузу. – И он – отыскал всех. Всех! В Европе, в Бразилии, везде достал. Всех нашел – и под пытки приказал. Мучить, резать. Все деньги – вернул. На них и устроил подъем хозяйства, стройки, полеты Чкалова и все такое прочее...

– Ладно, Фрол,– встрял Толстяк,– не дури парню голову. Ты был прав, нечего его дергать, если он серьезно настроен. Извини, брат, не будем тебе мешать. Мы просто с ума здесь потихоньку сходим. Делать-то нечего. Телевизора – и того нет...

За тринадцать лет и шесть месяцев до ареста я сидел на скамье в раздевалке стадиона «Металлург» и зашнуровывал свои кеды.

Процесс требовал тщательности. Плохо завязанный узел мог подвести в самый решающий момент. В разгар тренировки. Тогда пришлось бы остановиться, потратить многие секунды, сбить дыхание и безнадежно отстать от группы. А отставать я не желал.