Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет

Но в такой европейской тюрьме он никогда бы не очутился в подвале, в грязной конуре, и нищий тюремный надзиратель, подкупленный еще более нищим заключенным, не принес бы банкиру в эту конуру кусок сахара и сигаретку.

И банкир не пожевал бы того сахара. И не покурил бы той сигаретки. И так никогда бы и не узнал, как умеет человек утвердить свою свободу.

Хорошо, что мы живем в Азии.

Скорбно-возвышенные мысли о драматическом пути конфет и сигарет помешали мне проделать обязательное простое действие, а именно: надежно спрятать и сахар, и табак, и прочее. Пожевав и покурив вволю, я беспечно сунул остатки богатства в вентиляционную дыру. Там, в тоннельчике, валялось множество смятых кусков бумаги, какие-то камни и прочий мусор. Я понадеялся, что сверток окажется незаметен взгляду трюмного. Но ошибся.

Утром он зашел в мой бокс, смерил меня взглядом – удушливое амбре дешевого парфюма исходило от него приторными волнами – немедленно устремился к моему тайнику и все нашел. У трюмного была смешная привычка быстрыми движениями зубов кусать свои обветренные губы: сначала нижними зубами – верхнюю губу, потом наоборот.

– Откуда? – негромко спросил он, рассматривая сверток.

Я промолчал.

Хозяин карцера еще раз критически оглядел полосатого меня и поиграл своей резиновой дубиной. В принципе он мог тут же официально оформить изъятие запрещенных к употреблению в его ведомстве продуктов и сигарет и довесить к моему сроку еще суток пять или десять. Но благоухающий пенитенциарный клерк оказался человеколюбцем.

– Будешь курить – накажу,– сообщил он, сунул мой табак и сахар в свой карман и неторопливо вышел в коридор. Ткань его штанов на заду сверкала, засаленная до невозможности.

Я тут же проклял себя. Из-за собственной беспечности, из-за интеллигентской склонности витать в эмпиреях, из-за привычки думать – я остался без сигарет.

День прошел в страданиях. Курить хотелось до скрежета зубов и вибраций селезенки. Я обследовал всю камеру. Стены и пол. Сантиметр за сантиметром. В поисках самого маленького окурочка. И нашел, даже два. Первого хватило бы как минимум на одну полноценную затяжку, второго (на нем уцелел даже логотип «Ява») как минимум на две. Но чем зажечь, где взять огонь?

Поиски продолжились. В углах, в щелях я наконец нашел все остальное. Воспламеняющиеся головки спичек оказались втиснуты, укрыты, вмазаны в грязь с дьявольским хитроумием. В других щелях отыскалась и особая бумажка для розжига, разорванная на крошечные квадратики. С пятой попытки я добыл оранжевое пламя и выкурил большой окурок, а вслед ему и маленький.

Дозы не хватило, естественно; к вечеру я опять стал шарить по стенам и углам, гадая, прибудет ли ночью новая посылка.

В восемь вечера трюмные сменились. Появился новый надзиратель. В отличие от утреннего он пах не мылом и фиалками, а кирзой, носками – и, естественно, табаком. Помимо своей воли я жадно вдохнул остатки яда с его камуфлированной мятой куртки. Поймал ноздрями даже тот дым, что уцелел на дне его легких.

Ночью грев не зашел.

Вторые сутки без никотина начались трудно. Всякий курильщик знает, что утренняя сигарета – самая главная за весь день. Без нее обойтись почти невозможно.

Промучившись до вечера, исходив из угла в угол не менее пяти километров, я уснул, но спал очень чутко и сразу услышал тихий скрип открываемого замка и звук падения тяжелого груза. С животной стремительностью рванувшись к долгожданному подарку, я разодрал зубами бумагу и нитки (всякий груз туго и прочно завернут и замотан), обнаружил все, что требуется страждущему, – и выкурил сразу две сигареты, подряд.

Двухдневный перерыв в употреблении табака дал о себе знать: голова закружилась, подступила тошнота, но я все-таки докурил до конца, до фильтра – опершись рукой о стену и уронив голову. Добрел, пошатываясь, до матраса, упал и так лежал, трогая сухим, как бумага, языком столь же обезвоженные десны.

Кроме сигарет, зашел чай, сахар и даже витамины – несколько желтых горошин аскорбиновой кислоты. Чаю, свежего, горячего, крепкого я бы, да, выпил. Но водворенному в карцер арестанту кипяток иметь не положено.

От непривычно большой дозы яда голова загудела, как барабан. В ее пустом пространстве во всей красе проявился вопрос, мучивший меня последние дни: что со мной будет дальше? Завтра пойдет третий день – а это уже одна пятая срока. А там и треть рядом. От трети до половины – еще два дня. Не успею оглянуться, как срок пойдет с горки . Пятнадцать дней и ночей пролетят мгновенно – так выходило, если применить арестантскую алгебру. А что потом?