Андрей Рубанов - Великая Мечта

Я не удивился. Только один спортивный костюм друга, белый, с ярко-синими лампасами, явно стоил столько же, сколько три или четыре моих диктофона. Про автомобиль я и думать не хотел – в нашем с Юрой возрасте автомобиль иметь не положено. Во всяком случае, легально заработанный автомобиль. Так не бывает, чтобы мальчишка двадцати одного года катался на личном авто. Мой отец, тяжко работая всю жизнь, не скопил денег на такую машину. Очевидно, что деньги на все свои дорогостоящие цацки Юра добыл преступным путем.

– За что посадят? – спросил я деловым тоном.

– Мошенничество. Сто сорок седьмая, часть первая. Дадут года три.

Я сделал приличествующую случаю скорбную гримасу.

– Но это все хуйня, – сказал Юра беспечно. – А дело вот какое. У тебя же есть водительские права?

– Да.

– И водить умеешь?

– Более-менее.

– Слава Богу. Cобирайся. Поедем сейчас к нотариусу. Я оформлю на тебя доверенность. С правом продажи и получения денег. Если меня посадят – возьмешь машину, срочно переоформишь на свое имя. Вот такая просьба.

– А потом?

– А потом будешь пользоваться.

– А ты?

– А я буду сидеть.

– А машина?

– Я же сказал, пользуйся.

– А почему тебе не помогут в этом твои новые друзья? – Я многозначительно указал подбородком на окно. – Я нищий студент, журналист. Зачем я тебе нужен?

– Мне нужен не ты, а твоя порядочность. А мои новые друзья ни на что не годны, – презрительно и легко бросил Юра. – Они умеют только жить за мой счет. Они не умеют водить. Они не знают, с какой стороны подойти к машине! Зачем им машина? Тебе она нужнее. Ты самый умный человек из всех, кого я знаю. Серьезный и талантливый. Такому, как ты, машина принесет много пользы. Я бы попросил Иванова, но он тоже не разбирается в технике. А эти, – он кивнул в сторону окна, скопировав мой жест, – через месяц ее разобьют. Или в карты просадят. Таких друзей – за хуй и в музей! Собирайся, поедем. Времени мало...

Отказывать людям, попавшим в беду, в их просьбе – не мой стиль. Совершенно одуревший от неожиданности, однако с непроницаемым лицом, я натянул черную майку, обнажающую сильные плечи и руки, и пошел вслед за Юрой – в новую для себя жизнь.

...Его посадили через неделю. «Новые друзья», о которых он отозвался с беззаботным пренебрежением, действительно оказались отчетливыми распиздяями, хотя вид имели солидный. Впрочем, у них водились деньги, и они при каждой встрече со мной не забывали как бы между делом спросить, есть ли таковые у меня. Я молча качал головой, и они совали мне две-три крупные купюры. Очевидно, перед тем как сесть в СИЗО, Юра отдал на мой счет четкие распоряжения. А встречались мы каждый месяц, поскольку надо было отвозить в Бутырскую тюрьму, на улицу Лесная, передачу для Юры. В такой день машина, вместе со мной, была в полном распоряжении «новых друзей». В остальные дни эти необычные люди меня не беспокоили.

Подошло время весенней сессии. Однажды день визита в Бутырку совпал с днем экзамена, но я хладнокровно пренебрег экзаменом. Какой экзамен, когда человек сидит за решеткой? Новые друзья между тем не забывали благодушно посмеяться над моей тягой к учебе. Сами они занимались игрой в карты, а также поиском тех, кто был им должен деньги после сеансов игры в карты. Между прочим, оба числились студентами того же факультета журналистики, но в стенах альма матер я их никогда не видел.

Меня в стенах альма матер тоже охватывала тоска. На происходящие тут процессы я смотрел теперь другими глазами. Половина моей группы вместо учебы каталась в Югославию или Польшу, продавая бинокли и покупая китайские пуховики. На семинарах они садились в задних рядах аудитории, доставали калькуляторы и углублялись в подсчеты. Вторая половина группы происходила из старых московских семей, обеспеченных, со связями, с положением. Мажоры, они демонстрировали непоколебимую уверенность в завтрашнем дне. Их папы и мамы гарантировали им трудоустройство в столичные редакции. Мне, однако, этого никто не гарантировал. Факультет выпускал по сто профессиональных журналистов в год. Каждый из них был готов на все, лишь бы зацепиться в Москве. Я не считал себя готовым на все – мешали гордость и щепетильность. У меня, «кухаркиного сына», не было шансов. Старательный в учебе, я не искал нужных знакомств и не обладал необходимой в столице пробивной силой. Я ясно понимал, что по окончании престижного, лучшего в Империи, высшего учебного заведения я тихо вернусь в родной городишко, где, может быть, для меня найдут местечко корреспондента в городской газете...