Джей Стивенс - Штурмуя небеса

Однако «Двери восприятия» продавались — медленно, но верно. Их читали.

Осмонд тоже прочитал книгу и был восхищен. С того майского дня они с Хаксли постоянно обменивались письмами («учитесь печатать! — умолял Хаксли. — Мне потребовалось два дня интенсивной работы, чтобы расшифровать ваше последнее письмо»), обсуждая будущие эксперименты над мескалином, но время и дела мешали им встретиться во второй раз. Олдос искренне любил молодого друга и горячо надеялся, что Хамфри, занимаясь «работой фундаментальной важности», получит адекватный источник финансирования и сможет продолжать исследования мескалина научным путем. «Возможно, мы могли бы написать вместе пьесу, — шутил в письме Хаксли. — Этого хватит, чтобы финансировать и ваши исследования, и мое второе детство».

Наконец, в декабре 1954 года, они встретились снова. Хаксли хотел попробовать мескалин в пустыне, к востоку от Лос-Анджелеса, вдали от смога и вызывающих смех автомобилей. Но когда Осмонд приехал, он обнаружил, что Олдос слишком болен для путешествия. Так что ему пришлось удовлетвориться тем, что он дал наркотик Джеральду и еще одному другу Олдоса, фотографу Джорджу Хьюину. Реакции были более чем различны. У Хью-ина, похожего по характеру на Олдоса, принятие мескалина обострило эстетическое восприятие — он все-таки был фотографом.

Джеральд Хёд с Олдосом Хаксли в 1937 на крыльце Университета Дькжа

Но Джеральд… с Джеральдом все было полностью по-другому. Он слышал странные голоса и утверждал, что увидел «Ясный свет пустоты» — это была тибетская фраза для обозначения момента полного понимания, когда человек полностью постигает картину мира. Спустя годы Джеральд описывал случившееся с ним в Ином Мире своим студентам так: сначала, сказал он, начался гул, вибрация, распространяющаяся от мебели и охватившая все в комнате. Хёд, казалось, был полностью захвачен ее ритмом, его пульс бился в такт вибрации, пока эго не начало «таять, подобно айсбергу, попавшему в тропические моря». И затем произошла вспышка и «дверь в стене» мягко отворилась. И везде, где бы вы ни были в этот момент — сидите в комнате, лежите на траве или идете по пляжу, — все волшебно меняется. «Вам, вероятно, придется остановиться и задержаться там на некоторое время, как ребенку, попавшему в сад,» — объяснял Джеральд. Остановившись, вы начнете замечать тени, и после этого придет понимание, что мир — безграничен. Но это вовсе не значит, что он лишен смысла. В средоточии всего находится Чистая Пустота, которую Хёд описывал как «сверкающее солнце в центре океана темноты, который пересекаешь с трепетом, даже со страхом. «Маленький человек, встретивший Пана, чувствует панику», — любил говорить Джеральд

Но о чем Хёд в тот день не говорил, это о том, что боязнь темноты была ничто по сравнению с ужасом Пустоты. Согласно «Бардо Тодоль», «Тибетской книге мертвых», — вероятно, лучшему из когда-либо написанных путеводителей по этой области — душа встречалась здесь с неприкрашенной Действительностью во всей ее опасности: сталкиваясь с Пустотой, она уходила обратно, к колесу жизни, предпочитая лучше уж приковать себя к следующему воплощению.

Вызывал беспокойство факт, что ни разу двое людей не оказывались в одной и той же области Иного Мира. Почему Джеральд быстро нашел мистический путь, в то время как Олдос и Хьюин не смогли этого сделать, независимо от того, старались они или нет? И почему некоторые люди испытывали абсолютно адские переживания? Во втором эссе, посвященном мескалину, «Рай и Ад», Хаксли обдумывал эти вопросы, но не нашел решения. Он предположил, что основное различие — между опытом видений и истинным мистическим опытом. В первом случае, прежде всего, необходимо было осознавать не только контраст между Небесами и Адом, но и тот факт, что лишь тончайшая граница отделяет эти состояния друг от друга. В некоторых людях, писал он, эго не тает, подобно айсбергу в тропических водах, но расширяется, начиная душить человека: «Отрицательные эмоции, страх, порожденный недоверием, ненависть, гнев или злоба, все, что исключает любовь, — все это гарантирует, что опыт видений, когда вы его испытаете, будет ужасен».

С мистическим опытом такие различия не имеют смысла.

В какой-то момент, во время декабрьского приезда Осмонда, Мария отвела его в сторону и сказала, что скоро умрет от рака. «Олдос отказывается принимать всерьез реальность моей болезни, — сказала она Хамфри, — пожалуйста, позаботьтесь о нем, когда я умру». Осмонд был так потрясен ее спокойствием относительно собственной смерти, что удалился и полчаса плакал. Что будет с Олдосом? Тридцать лет Мария была его правой рукой. Она была поваром, машинисткой, секретарем, шофером — в Санари она водила их красный «бугатти» с таким энтузиазмом, что Олдос написал эссе, в котором утверждалось: скорость — лучшее ощущение двадцатого столетия.