Владимир Лорченков - Большой куш

– От такой дерьмовой работенки кто хочешь с ума сойдет, – говорит она, кривя капризную красивую губу, нижняя еще полнее, но верхняя очерчена так красиво и четко, как будто скальпелем провели, причем губы-то у нее не накрашены, требование администрации парка («здесь же дети, а не публичный дом»).

– Кто хочешь, – выдыхает она дым и наливает себе еще чаю. – Под вечер сметаешь все волосы, которые за день скапливаются на полу парикмахерской, в угол. И на тебя глядит огромный волосяной ком. Девочки говорят, что когда парикмахер умирает и делают вскрытие, то в легких всегда находят такой же ком, ну, разве что чуть поменьше. Ты же вдыхаешь эти волосы, понимаешь? И они все оседают в твоих легких. Оседают и оседают. Конечно, некоторые девочки устраивались хорошо. Повезет постричь молодого симпатичного мужика, который приехал на своей машине – а ведь парковка прямо напротив входа была, – прижмешься к нему пару раз, скажешь «ой», извинишься, снова прижмешься, подышишь в ухо – это очень важно, подышать в ухо, – и уже через день он трясет тебя как грушу на кровати в отеле. Ну, если уж совсем повезет, он трахает тебя у себя дома, и это значит, что он не женат и вообще не занят. Месяц-другой он приезжает за тобой на машине, и ты куришь длинные дорогие сигареты. Если уж совсем-совсем повезет – но о таких случаях больше говорят, нежели они происходят, – в один прекрасный день ты садишься в эту машину и едешь туда, где он тебя трахнул, чтобы остаться навсегда. Но это, кажется, сказки.

– Сказки для дурочек, – безучастно пожимает она плечами и идет в мою комнату.

К сожалению, объясняет мне Лена, из парикмахерской ей пришлось уйти, потому что она залезла в кассу.

– ЧТО?!

– Залезла в кассу, – спокойно повторяет она. – Тебя это смущает?

– Ну…

– Да ну, брось. Все мы преступали бы закон, будь у нас такая возможность. Вот ты давно уже обчистил бы этого вашего Карабаса. И трахнул бы Белоснежку, пусть даже силой. Ты просто боишься и, в принципе, правильно делаешь, потому что за это накажут. Но если быть достаточно умным, можно делать все и не попадаться.

«Будь собой и заплатят за это другие», – вспоминаю я фразу из Апдайка, которой бравировал в школе и пару лет после нее, когда я еще был Парнем Подающим Надежды.

– Да, – глядит она на меня внимательно, – типа того.

– Почему же тебя не наказали? – спрашиваю я.

– О, – смеется она, – я просто кое-что знала о грешках моей хозяйки. Маленьких грешках замужней стареющей женщины. Время от времени к ней приезжал ухажер лет пятидесяти – для нее сущий мальчик, – ну, она с ним уезжала и возвращалась цветущей и пахнущей.

– Ты пригрозила рассказать все ее мужу? – понял я.

– Ага, – кивает она. – Поэтому в полицию она не заявила и возврата денег не потребовала.

– Круто, – подумав, решаю я честно высказать свое отношение к поступку Лены.

– Да, – просто соглашается она.

Неплохо.

– Я не преступница, – объясняет она, – просто достаточно взрослая для того, чтобы понимать: есть богатые и есть бедные. Первым можно все, вторым – ничего. Почему? Только потому, что так хотят богатые. Я вообще за честность.

– Это как? – спрашиваю я.

– Я люблю честность, – повторяет она. – Я ничего не имею против групповой оргии.

– Ого!

– Ага. Но с одним условием. Чтобы те, кто на нее пришел, говорили, и что самое важное, думали и понимали – мы пришли на групповую оргию. Когда они говорят – мы пришли на благотворительный вечер для сбора средств вдовам шахтеров, меня воротит.

– Да?

– Да. К сожалению, мой бывший муж был из таких, – делает она неожиданное признание. – Никогда не признавался себе в том, чего действительно хочет.

– Ты была замужем?

– Несколько лет, – сообщает она.

– О, – уклончиво говорю я, у меня не то что брака, постоянной девушки никогда не было, куда мне, если я себя-то содержать еле-еле могу…

– Покажешь мне спальню? – предлагает она.

– Давай ты сядешь на меня, – говорю я.

– Нет, – говорит она, и говорит очень спокойно, что вообще является ее особенностью, как я понимаю.

– Все это ерунда, – говорит она.

– Старый добрый вверх-вниз, и желательно два часа, – говорит она.

– Вот что сделает нас счастливыми, – говорит она.

– Милый, – добавляет Лена, и я понимаю, что она станет называть меня именно так.

Я переворачиваю ее, и мы два часа – по будильнику, делаем старый добрый вверх-вниз. Она, оказывается, права, как, впрочем, и всегда позже, в вопросах секса, да и любых других. Так или иначе, а через два часа я кончаю так, как никогда в жизни. Позвоночник внизу будто серой прижигает. Я чувствую шипение пламени и слышу его, а потом открываю глаза – шипение вырывается изо рта Матушки Енотихи, и я чувствую прилив гордости, а за ним и возбуждения. Это – еще час старого доброго вверх-вниз, с иронией думаю я. Так оно и происходит.