Александр Коротенко: Осколки. 12 удивительных ситуаций

После того, как последние ряды людей скрылись за горизонтом, прошло около часа. Я спрыгнул с перил и зашел в холл гостиницы. Никого. И отдаленные звуки работающих электроприборов. На моем настроении это уже никак не отразилось, то есть оно было и без того хуже некуда.

Эта театральность, этот пафос, эта дешевая показуха происходящего, направленная на меня с единственной целью произвести впечатление, усилить во мне чувство вины и стыда, кроме отвращения ничего не рождали. Но когда это прошло, настроение мое было отчего-то сильно испорчено. И я подумал: неужели я завишу от этой рефлексирующей массы, и мое высокое положение не спасает даже мое настроение.

Мое высокомериепродолжало меня ограждать от их влияния. Я как будто все время боялся заразиться от них чем-то неизлечимым. И тут вдруг почувствовал симптомы тревоги и неопределенности. Неопределенности своего положения и его зависимости от них, от людей.

Мне не удалось выпить кофе в баре, и я просто посидел какое-то время в кресле. Затем, спустившись на первый этаж и выйдя на улицу, я остановился на площади перед входом в гостиницу.

Как я и ожидал, на улице – полное отсутствие признаков жизни. Светофоры продолжали работать, но из-за угла здания звучала музыка. Я поспешил туда и к своему удивлению обнаружил огромную картонную коробку, опрокинутую на бок в углу, образованном стенами здания. В ней на спортивном матрасе, рядом с огромным магнитофоном, включенном на полную мощность, лежал бродяга.

Тогда я подумал, что это они, таким образом, оставили мне путь к компромиссу.

Что он их представитель для переговоров со мной. Такой, видите ли, деликатный намек на начало переговоров. Или последний шанс, по их мнению, для меня объясниться или извиниться, что одно и то же.

Ну что же посмотрим, посмотрим.

Кричать было бесполезно, и я стоял, дожидаясь, когда он обратит на меня внимание. Он увидел меня, слегка повернув голову вправо. Но больше ничего не произошло. Он не сделал свою шарманку тише, не изменил позу и вообще ничего не сделал для начала общения. Я тоже.

В конце концов, это их инициатива, а не моя. Пусть начинают. Не я же затеял все это, а они. Прислали парламентера. Ладно. Я его выслушаю.

Но ничего не происходило. Как будто, они испытывали мое терпение. Наблюдали за мной. То есть, кривляясь, повторяли мое поведение.

Но пауза затягивалась, и я начинал себя чувствовать по-идиотски.

Ладно. Я сделал над собой усилие и помахал бродяге рукой, чтобы привлечь его внимание. Он, правда, сразу отреагировал. Сделал звук тише, сел и спросил с воодушевлением:

– Понравилось?

– Что понравилось? – не понял я.

– Ну, музыка.

– А, да. Что вы тут делаете? Чего вам надо?

– Дай что-нибудь.

Я не понял его, но машинально достал бумажник и поискал мелкие деньги. Их не было. И я засунул его обратно в карман, сказав:

– Ничего нет.

Он абсолютно безразлично отнесся к этому, опять лег и включил звук, по-моему, еще громче.

Я, признаться, растерялся и продолжал стоять. Но затем опять помахал ему рукой. Он опять сел, убрал звук и молча уставился на меня.

– Что вы тут делаете? Кто вас прислал сюда? – повторил я вопрос.

– Так это, сюда все скоро соберутся. Погоняла куда-то делись. На пиво дашь?

– А вы заметили, что людей тоже нет?

– Каких людей?

– Ну, вообще, людей.

– А я что, не человек? – ответил он ухмыльнувшись.

– Человек, а другие где?

– Я же сказал, скоро соберутся. И вытянув шею, глядя куда-то за меня, добавил: – Вон уже идут.

Я обернулся и увидел несколько небольших групп бродяг, медленно двигающихся к площади со своими вещами.

– Я имею в виду других людей. Обычных.

– А я что, необычный что ли? – И он ехидно засмеялся.

Ужасные зубы в сочетании с грязной щетиной, и непонятно какой одеждой, все же мерзкое зрелище. О запахе, который я начинал чувствовать, не стоит и говорить.

– Ну, вы заметили, что людей в городе нет, то есть стало меньше?

– А мне какое дело? На пиво дашь? – он уже повысил голос, и в нем чувствовалась агрессия или раздражение, сразу не разберешь.

Продолжать общение было бессмысленно. Он был ни при чем. Но меня поразило его абсолютно искреннее безразличие к происходящему, то есть у него было качество, достигаемое другими с большим трудом и на совершенно другой стороне человеческой жизни – там, где начинался и заканчивался порядок человеческого общества.

Моя независимостьоказалась недостаточной, и я чувствовал себя неуверенно, общаясь с бродягой. Я скорее хотел, чем был независимым, а он был таким, не стремясь к этому. Видимо, поэтому он меня раздражал. И они меня раздражали, наверное, из-за такого же безразличия ко мне. То есть, они были даже в большей степени независимы, чем я. Они были независимы от меня, уверяя в обратном. И когда я понял, что это чистая ложь, во мне появились признаки независимости – цинизм и высокомерие.