Андрей Бычков - Люди на земле

И молчал Ариэль в организациях, и думал, что так, в простоте молчания, сохраняет жизнь. И они – Организация – мстили. Мстил оперный клуб, где вожделели, и в открытые рты друг другу в Реквиеме Моцарта заглядывали, и считали коронки, и впитывались в корни языка, и впрыскивали свои блестящие вибрирующие слюни, и никогда, никогда… только на вечеринках, старыми девами, когда расстегнется случайно пуговка и кто-то увидит (Ах, мужчина увидел! Мужчина увидел!"). Мстило предприятие, где Ариэль выстраивал из молчания изобретения свои и проекты, и чему среди плебеев была грош цена ("только начальником, только начальником…"). Плебеи хотели бисера за обедом, в столовой хотели афоризмов, чтобы потом повторять, управляя в иерархиях, программируя программистов, и Ариэль замолчал, продпочитая остаться для себя. Афоризмы молчания… Но стал для всех. Он стал как подушечка для оскорблений. И он думал мыслями, что не чувствует (о разврат!), и отвечал, и, исколотый, спрессовывался в мезозойские, и только ночью в постели с телами простушек… "А почему ты не с ними, ты же умный?" – спрашивали тела. "Не быть как они".

Вещь, вещь. Нет любви.

Но и невинности нет. Он понял однажды, что идеализировал простых. Золотой век простоты – миф. Простушки были совсем не просты, их эфир был испорчен волнами с телебашен. А механики, они вульгарно смеялись над ним, и отнимали пилу, и заставляли носить-подносить тяжелое, и не давали, не давали пилить. Тяжелое поднимал и носил Ариэль, и механики, оскалясь, пилили тяжелое. "Вот так будешь забирать, вот так. С края на край ставь полотно. И – качаниями. Туда-сюда, туда-сюда…" Но – не давали. Потом – сам, один, тайно пилил, назло вскрыв гараж. Но было бессмысленно…

Queen, только Queen.

Была тишина, сидели рядами. Закрытые глаза русских. Крик Колл – на стуле, а они – на матрацах (один, ступням которого было не больно, – в позе лотоса). Беззвучно раскачивались многие. Многих вело. Крик Колл знал, что сутра полета уже овладевает телами сидящих и что скоро, как семечки на сковородке, сначала – один, потом – другой, и… Глядя на нелепое удивление рыжего парня, сидящего в первом ряду (тот был неподвижен и вдруг потянуло назад, стал опрокидываться, мягко перекатываясь спиной по матрацу и обнажая розовые пятки и между пяток – веснушчатое лицо, разлепляющиеся, открывающиеся удивленно рыжие веки. Колл еле сдерживал смех, думал по-канадски, что они, эти русские, – о'кей, и в этой группе процентов шестьдесят полетит к концу курса, ведь русские – нация воскресения из мертвых, и еще – нация упрощенных предметов труда, а с упрощенными предметами труда ближе к природе невинных сознаний, которые взлетают быстрее, быстрее, увлекая тела. Но было много интеллигентных лиц, на лекциях распрашивающих о Кундалини Шакти, и для них Колл высвечивал в слайдах новейшие лагранжианы калибровочных полей и говорил о связи Учения с фундаментальными законами природы. «Как сопрягается тело с аказой, – говорил Колл, – так и новейшая физика проникает к религии Вед. А потом – легкость волокна хлопка». – «Непонятно, непонятно, – восклицали интеллигентные. – Это всего лишь метафора. Объясните!» Тогда Крик Колл объяснял, что Адхарва-Веда и квантовая теория поля – суть разные наречия одного языка и что волновая природа сознаний… От рыжего парня Крик перевел взгляд на Ариэля. Гармоничные раскачивания его тела напоминали прецессию вращающейся юлы, и Крик Колл угадывал, что скоро, вот-вот, Ариэль полетит. Еще тогда, в метро, Колла поразило лицо Ариэля. Крик Колл долго следил, как едет в поезде Ариэль. Мучительный знак посвящений прочел Колл на этом лице. Земля овеществлений и стихия тайная воздуха – вот в чем борьба этого человека. «Он? Неужели он?» – думал Колл.

Тридцать минут кануло, и канадец позвонил в колокольчик. Стали отдыхать под одеялами.

Был большой перерыв. В большой перерыв разрешалось выходить в коридоры. Тихий говор поднялся из-под одеял. Обсуждали ощущения. "Да, да, какая-то сила, не своя, тянет и тянет!" – "А меня, чувствую, крутит, я тело потерял, не знаю, что крутит, думаю то, что вместо тела, то и крутит, дырку какую-то в пространстве…" – "А я чувствую, что скоро, очень скоро, и я уже мучаюсь, откуда-то снизу поднимается и… я не выдерживаю, мелкая дрожь, хочу, так хочу, как женщину… мелкая дрожь". – "А меня валит на спину, и все тут, сдувает прямо как ветром".

Это было полезно – обсуждать ощущения, это Колл поощрял. Но предводителям вменялось в обязанность следить, чтобы не говорили на улице и чтобы знаки-следы продвижений в область сознаний оставались секретными.