Рю Мураками - Война начинается за морем

Но девушка больше не слушает его. Она крутится под музыку так, что ее платье разлетается в стороны. Розовое вино она уже допила, и теперь в ее бокале что-то покрепче. Прежде чем проглотить, она некоторое время держит напиток во рту. От выпитого в ее груди поднимается теплая волна, ей кажется, что ее голова вот-вот отсоединится от шеи и самостоятельно поплывет по воздуху. Ее переполняет ощущение свежести.

«Зеркало! Уж не смешил бы! Идиотизм какой-то. Ну, собака еще туда-сюда… он даже малость похож на собачку. Но зеркало!..» От этой мысли она прыскает и тычет пальцем в мужчину. Она сбрасывает туфли и чешет между пальцами ног, к правой ее ступне прилип листочек.

— Знал бы ты, чего я хочу… — произносит она, сгибаясь от смеха. Потом она снимает платье и бросает его в собеседника. — Знаешь, что я тебе скажу?.. Ты не зеркало, ты — липучка… клейкая липучка, на которую ловят мух. И ты мучаешься оттого, что к тебе пристает всякая дрянь. Эй, осторожно, не приклейся к моему платьицу! Ба, да ты доверху набит мертвечиной! Ах, что же случилось с моим лысиком?

Глаза у мужчины немедленно наливаются кровью.

— Ну-ка повтори, что ты сейчас сказала! Смотри мне, я последний раз предупреждаю! Я не любитель пьяных шуток… Когда-нибудь ты доиграешься! Хочешь, чтобы я тебя тоже убил?

— Ну конечно! Валяй, убей меня! Но зачем же только меня одну? Давай и отца, и детей… да хоть весь мир уничтожь! Зачем заставлять несчастного губастого высерка чистить тебе обувь, лучше убей его!

Где-то звонят церковные колокола: полдень. Звук, вначале густой и сильный, в комнате затухает, смягченный коврами и плотно задернутыми шторами.

— Ну и что же ты придумал на сегодня? Слушай, мне надоела вся эта ерунда. Я серьезно.

— Я все думаю об одной вещи…

Колокола играют праздничную мелодию. Девушка, нагая, задумчиво проводит пальцем по бедру. «Странная штука жизнь! Будь отец здоров, я бы сейчас работала телефонисткой. А сегодня пошла бы с детьми на праздник… Но интересно, как он про них узнал? Наверно, нанял кого-нибудь… Губы… губы… ах, если б можно было их вылечить!»

— Да, думаю об одной вещи, — повторяет мужчина.

И городские часы все продолжают бить, и их звон плывет над крышами домов. «Сколько же ударов?.. Я хочу, чтобы этот звук (и еще я не знаю что) проходил, просачивался, проникал повсюду: сквозь меня и этого полковника, сквозь клыки белого медведя и сквозь губы моего сына, повсюду…»

— Может, посмотрим на праздник?

— О нет, не стоит… Праздник… По мне, так лучше бы началась война!

Колокола пробивают спертый и влажный воздух, и звон достигает небес. Там, наверху, он постепенно замирает, слабеет, и ветер относит его отголоски за горизонт.

Колокола всегда возвещают о каком-то событии: будь то наступление дня, рождение, Новый год, праздник или час молитвы. Колокола успокаивают смятенные души…

Морской ветер шумит у меня в ушах, и этот шум чем-то напоминает отдаленные колокола.

— Этот звон тебе ни о чем не говорит, а? У меня такое ощущение, будто я должна вспомнить что-то давно забытое.

Только что она назвала мне свое имя. Ее зовут Фуини.

Фуини наконец отводит взгляд от города на горизонте и спрашивает, нет ли чего пожевать. У меня еще остался пирог с сыром, который дала мне мать перед отъездом.

— Вот, если хочешь… вроде еще ничего.

Фуини уписывает пирог так, что за ушами трещит. Я тоже отламываю кусочек — жуткая гадость! Нет, не потому, что мама не умеет готовить, просто она почему-то считает, что на морском воздухе сладкое пойдет лучше.

Фуини вытерла рот, и ветер тотчас же унес салфетку.

— Мне это напоминает школу. Только школу…

— Разве в твоей деревне в полдень не звонили в колокол?

— Видишь ли, я уехал оттуда, как только окончил школу… Да, может быть… но все-таки это напоминает мне именно школу. У меня было много друзей… как подумаю о них — потом весь день сам не свой.

— А рисовал, когда был маленький?

А я и забыл уже. Ведь сюда-то я приехал именно за этим — вон холст натянул…

Солнце уже достигло наивысшей точки на небе. Цвет песка приобретает неестественный оранжевый оттенок.

— Ты, наверно, хорошо рисовал.

— Ничего не могу сказать… Да и теперь даже не знаю, чего сам стою.

— А меня нарисовать смог бы?

— Прямо сейчас? Жарко…

— Это точно.

— Да и к тому же слишком много света — у меня глаза заболят.

— Но ведь ты сюда пришел рисовать?

— С утра тут было совсем другое дело.

— А когда будет попрохладнее?